2. Произведения (читать он-лайн)
3. Зарисовки
4. Скифский план Барклая

- Остановить Наполеона на своих рубежах, разбив его в открытом сражении, невозможно, - пояснил Барклай-де-Толли Александру I. - Но Россия единственная страна, имеющая средство, которое позволит выиграть войну.

- И что это за средство? - поинтересовался Император.

- Ее территория.

(журнал "Урал" №12, 2012 г.)

200 лет Отечественной войне 1812 года

 

(О роли случая в истории)

 

 

Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?

А.С. Пушкин

 

Император Александр I любил разъезжать по городам и весям своего обширнейшего государства. Обычно набожный и склонный к мистицизму Александр на этот раз улыбался, на остановках шутил, чем вызывал бодрое настроение у окружающих. И было отчего: пройдёт совсем немного времени, и они торжественно въедут во вторую столицу. Та уже готовилась встречать и государя-победителя, и тех, кто эту победу ему создал. Но на последней перед въездом остановке случилось неожиданное: император удостоил своим вниманием лишь одного человека — почтенного вида генерал-фельдмаршала. Деликатно отведя его в сторону, Александр тем самым дал понять, что разговор касается только их двоих. Так оно и было, никто из свиты императора ничего не услышал. Они только в неведении переглядывались между собой.

Разговор длинным не стал. Вскоре император, опустив глаза, неровным шагом шёл к своей карете. Улыбки на его лице уже не было. Если бы среди придворных находился проницательный человек, он без труда бы определил, что Александр сказал своему полководцу что-то крайне неприятное и что это далось ему нелегко.

Кавалькада уже изрядно отдалилась, а немолодой, высокого роста военный в эполетах всё стоял и не мог поверить в услышанное. Это было настоящее оскорбление. Ему, одному из тех, кто являлся истинным победителем Наполеона, государь не советовал… появляться в Москве… Это при том что Александр к нему всегда благоволил…

— Ваше сиятельство, опоздаем,— нарушил тишину кучер.

Генерал подошёл к карете. Адъютант, немолодой полковник, решив, что произошло что-то серьёзное, стоял почти по стойке “смирно” и вопросительно смотрел на него.

— Вели распрягать и седлать коней,— услышал он команду; и вскоре четвёрка лошадей, тащивших карету, превратилась в двойку.

На полном скаку, в сопровождении адъютанта, он удалялся прочь от Москвы, как бы разрывая ту нить, что в течение многих лет связывала его с человеком, которому он служил. Но не только ему и не главным образом ему — он верой и правдой служил своему Отечеству! Это его портрет в полный рост, наравне с Кутузовым, красовался в воинской галерее Эрмитажа; это ему памятник, как и памятник Кутузову, стоит в Петербурге на Невском проспекте перед Казанским собором. Оба монумента работы скульптора Орловского были торжественно открыты 25 декабря 1837 года, в день празднования 25-й годовщины изгнания французов из России. И вторым здесь, как и в Эрмитаже… впрочем, почему вторым, может быть, и первым, ведь главная идея войны принадлежала ему, и войну начал он… был выдающийся сын России Михаил Богданович (Михаэль Андреас) Барклай-де-Толли. И снова обратимся к Пушкину: “Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов”.

 

***

К свисту пуль и ядер, к взрывам гранат и грохоту адской пальбы он привык. И когда его правую руку больно резанула пуля, страха тоже не было. Страх пришёл после, когда он, пролежав больше часа на стылой земле, пришёл в себя. Правая рука не двигалась, не повиновалась; она, как и предплечье, вызывала дикую боль. Неужели всё? Неужели конец воинской службе?

Этот бой он запомнит навсегда. 26 января 1807 года у городка Прейсиш-Эйлау, что в Восточной Пруссии, разыгралось жестокое сражение, продолжавшееся два дня. Корпус Барклая прикрывал город от нападения с юго-западной стороны и в первый же день принял на себя и выдержал мощный удар главных сил Наполеона. К исходу дня, уже оттеснённый к самому городу, Барклай бросил на неприятеля всю свою кавалерию и сам повёл в атаку Изюмский полк. И вот эта проклятая пуля… Раненого отправили сначала в Кёнигсберг, а затем в Мемель (ныне Клайпеда), где его ждали несколько операций и длительное лечение.

 

***

В конце февраля в этих местах уже весна. Солнце заливало светом палату госпиталя, а он после очередной операции всё лежал неподвижно, с тоскою глядя в потолок. Рука по-прежнему не двигается — всё, конец карьере. И боль, адская боль пронзает всё тело. Это после великий Пирогов во время Кавказской и Крымской войн применит анестезию. А сейчас, в 1807-м, при операциях и ампутациях обходились без неё.

Когда изо дня в день лежишь неподвижно, тобой овладевают думы. Вот и он тоже многое вспоминал: семью, детство, воинскую службу. Он родился в Риге в декабре 1761, в бюргерской немецкой семье, являвшейся ответвлением старинного дворянского рода Барклай, корни которого уходили в Шотландию. Мать происходила из семьи шведских дворян. Отец принял славянское имя Богдан, а сына нарёк Михаилом, хотя в семейных хрониках тот назывался по-немецки Михаэль-Андреас. Отец был тоже военным и ушёл в отставку в чине поручика.

Михаил получил домашнее образование, кроме русского в совершенстве говорил на французском и немецком. А дальше — воинская служба. Он начал её пятнадцатилетним юношей в рядах Псковского карабинерского полка. Через два года был произведён в корнеты и только через 8 лет — в следующий офицерский чин поручика. Возможно, тогда впервые в жизни почувствовал несправедливость, ведь он был незнатного происхождения, да к тому же нерусский. Ему понадобилось более двадцати лет, чтобы стать полковником, хотя другие проделывали этот путь в 2–3 раза быстрее. Но это только раззадоривало его: он изучал военное дело, историю, организацию своей армии и армий других стран — и, как оказалось, не напрасно.

Боевое крещение он получил в русско-турецкую войну, принимая участие в штурме Очакова в 1788 году и взятии Бендер в 1889 году. За штурм Очакова, во время которого он шёл в первых рядах атакующих, Барклай получил свою первую награду — орден святого Владимира 4-й степени и чин секунд-майора. В дальнейшем у него будет множество орденов, медалей и прочих наград, но эту первую ему никогда не забыть. Сам светлейший князь Потемкин вручил ему, 28-летнему капитану Барклаю-де-Толли, первую боевую награду.

А дальше была служба в Изюмском легкоконном полку под командованием Беннигсена; снова бои с турками; затем участие в боевых действиях против шведов в Финляндии. В бою под Керникоски он проявил исключительную храбрость и присутствие духа. В этом же бою смертельно раненный принц Ангальт-Бернбургский, умирая, передал свою шпагу Барклаю, с которой тот уже не расставался. После был Тобольский пехотный полк — штаб командующего и участие в польской кампании, за успехи в которой он получил несколько наград и стал подполковником.

После смерти Екатерины II на трон взошёл её сын Павел I, который провёл существенные перемены в армии. Барклай в 1798 году был произведён в полковники и назначен шефом 4-го Егерского полка, а через год за образцовую подготовку полка государь император пожаловал Барклая в генерал-майоры. С приходом к власти Александра I изменились внешнеполитические ориентиры: обозначилось противостояние России и Франции. И вскоре Барклаю пришлось впервые столкнуться с наполеоновскими войсками — это было сражение под Пултуском 14 декабря 1806 года. Командуя корпусом, в состав которого входил 77-й Тенгинский пехотный полк, три полка егерей и пять эскадронов улан, он в ожесточённом столкновении с войсками французского маршала Ланна сумел удержать занимаемые позиции. За сражение под Пултуском он был удостоен ордена святого Георгия 3-й степени.

И вот теперь последнее сражение под Прейсиш-Эйлау и шальная пуля пониже плеча…

В первые дни пребывания в госпитале он не знал, что и руку, и военную карьеру и, может быть, даже разработанную впоследствии стратегию будущей войны с Наполеоном ему спас случай. Ранение оказалось очень серьёзным: пуля раздробила кость предплечья правой руки. Но вблизи Мемеля проезжал со своей свитой император Александр. Узнав о ранении Барклая, он тотчас прислал в мемельский госпиталь своего лейб-медика Джеймса Виллие.

Действительный тайный советник, доктор медицины и хирургии, почётный член Петербургской академии наук Джеймс Виллие, будучи президентом Медико-хирургической академии, в 1806 году издал “Краткое наставление о важнейших хирургических операциях”. Это было первое отечественное руководство по военно-полевой хирургии, в котором рекомендовались вполне рациональные способы лечения огнестрельных ран. Именно Виллие лично прооперировал Барклая, извлёк из раны множество осколков и тем самым спас руку будущему герою войны с Наполеоном.

 

***

— Почитал бы ты мне что-нибудь, братец, — как-то однажды попросил Барклай своего адъютанта. Моложавый майор козырнул и удалился.

Адъютант появился лишь на следующий день.

— Что принёс? — спросил Барклай.

Извинившись, тот пояснил, что в этом немецком городе ничего заслуживающего внимания он не нашёл. Единственное, что могло бы заинтересовать генерала, так это “История” Геродота в 9-ти книгах. Её он взял у хозяина, учителя гимназии, у которого сейчас квартирует.

— Ладно, давай Геродота, — понимающе вздохнул Барклай.

При прочтении первых трёх книг генерал дремал, отгоняя вновь нахлынувшие воспоминания. Лишь на четвёртой книге, под названием “Мельпомена”, оживился.

— Прочти ещё раз, — пожелал он.

По мере того как занятый непривычным для себя делом адъютант повторно читал “Мельпомену”, Барклай-де-Толли сосредоточенно думал; воспоминания и дремота отошли в сторону. Потом, пойдя на поправку, он ещё не раз самостоятельно перечтет эту книгу.

“У победителей раны заживают быстрее”, — считал Наполеон. Наверно, под победителями можно понимать и будущих победителей, уверенных в правоте своего дела. Как бы то ни было, мысль верная — генерал Барклай-де-Толли стал быстро поправляться.

 

***

В 4-й книге “Истории” Геродота под названием “Мельпомена” описывалось вторжение персидского царя Дария на землю скифов, живших в древности в Восточном Причерноморье. Мог ли что-нибудь сделать относительно небольшой по численности народ против хорошо организованной 700-тысячной армии персов? Оказывается, мог!

“Среди известных нам народов только скифы обладают одним, но зато самым важным для человеческой жизни искусством. Оно состоит в том, что ни одному врагу, напавшему на их страну, они не дают спастись; и никто не может их настичь, если только сами они не допустят этого. Ведь у скифов нет ни городов, ни укреплений, и свои жилища они возят с собой. Все они конные лучники и промышляют не земледелием, а скотоводством; их жилища в кибитках. Как же такому народу быть неодолимым и неприступным?” (гл. 46).

Дарий, покоривший к тому времени множество народов, больших и малых, на свою беду этого не знал. И получил…

“Скифы решили не вступать, в открытое сражение с персами (т.к. соседи не желали им помочь). Скифы стали медленно отступать, угоняя скот, засыпая колодцы и источники и уничтожая траву на земле” (гл.120).

На территории, оставленной скифами, Дарий строил многочисленные укрепления, для защиты которых оставлял часть своего войска, а с остальными быстро шёл дальше, преследуя скифов. Но те с не меньшей скоростью отдалялись, и решающего сражения так и не было. Армия редела, продовольствия и фуража не хватало.

Не дав ни одного сражения и практически не увидев в глаза противника, Дарий потерял половину войска и думал только о том, как унести ноги. Войну со скифами он проиграл.

…Барклай задумчиво прохаживался по небольшой аллейке сквера, что находился рядом с госпиталем. Конечно, Наполеон не Дарий, а русская земля с её городами и деревнями — не выжженные солнцем степи. И всё-таки… Тем более что взамен противопоставить нечего.

 

***

Вторая половина XVIII века ознаменовалась крупными победами русской армии. Под Кунерсдорфом в 1759 году войска Петра Семеновича Салтыкова нанесли Фридриху Великому крупное поражение. В 1760-м корпус Захара Григорьевича Чернышёва занял Берлин. А дальше были Кагул, Очаков, Измаил, Швейцарский поход Суворова.

Но армия — живой организм, который всегда должен находиться в развитии. А вот этого-то развития в феодальных армиях России, Пруссии и Австрии не было. Прогнозами же на будущее никто не занимался. А на храбрости и героизме долго не продержишься.

Своим противникам император Франции Наполеон Бонапарт противопоставил самую мощную, самую передовую для своего времени военную машину. Родившаяся в пламени Великой Французской революции, воплотившая в себе лучшие её завоевания, французская армия на несколько десятилетий опережала армии своих противников. Это была армия нового типа, не только неизвестного, но и непонятного остальной Европе, — армия с демократическим принципом подбора кадров, исключающим сословные привилегии. Во французской армии каждый солдат являлся Гражданином, равным перед законом с маршалом. Это была армия, в которой за оскорбление словом следовало разжалование в рядовые, а за рукоприкладство — расстрел перед строем; былые заслуги роли не играли.

Все мы с детства знаем крылатую фразу: “Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом”. Да только никем выше вахмистра или фельдфебеля русский солдат в те времена стать не мог (если только не был природным дворянином и не служил потому рядовым в гвардейском полку), для этого у него отсутствовала правовая база. Только реформы эпохи царствования Александра II откроют путь русскому солдату в офицеры.

А вот известное изречение Наполеона, что “каждый солдат хранит в своём ранце жезл маршала”, вполне походило на истину. Один из лучших полководцев наполеоновской армии маршал Ланн был сыном конюха; маршал Мортье был сыном мелкого торговца; маршал Франции и Неаполитанский король Мюрат родился в семье деревенского трактирщика; в крестьянской семье родился и маршал Ней, бывший до призыва в армию деревенским бочаром; маршал Ожеро — сын лакея; маршал Удино — сын старьёвщика. Это далеко не полный перечень только высших чинов наполеоновской армии, выходцев из самых низших слоёв общества.

Стоит ли удивляться, что Франция, опираясь на мощную военную машину и полководческий гений Наполеона, уже за первое десятилетие XIX века добилась выдающихся успехов. Легко разбив одну за другой коалиции стран, считавшихся сильнейшими на континенте, она стала властелином Европы.

 

***

Не спеша, вдвоём они прохаживались по той же аллейке сквера, по которой любил гулять Барклай, обдумывая свой план.

— Излагайте, излагайте, генерал, я вас слушаю, — негромким голосом Александр располагал к откровенности.

Он навестил Барклая-де-Толли в начале апреля, когда дела у того пошли на поправку. Российский император прибыл в Мемель для встречи с королём Пруссии. Они должны были обсудить, как быть в дальнейшем по отношению к Наполеону, нанёсшему и тем, и другим чувствительные поражения.

— Ваше Величество, первое, что я хотел бы вам сказать, это то, что в скором времени нам предстоит большая война с французами, невиданная ранее по масштабам, и причём на своей территории. Аустерлиц, Прейсиш-Эйлау, Фридланд — это большие битвы, но не большая война.

При упоминании Аустерлица император смутился, но не подал виду. Он болезненно переживал поражение, которое нанесли французы коалиционным войскам, в состав которых входили и русские, два года назад. Барклай же продолжал:

— Второе. Остановить Наполеона на своих рубежах, разбив его в открытом сражении, при сложившейся расстановке сил и военных потенциалов невозможно. Но Россия — единственная страна, имеющая средство, которое позволит выиграть войну.

— И что это за средство?

— Её территория.

Далее Барклай голосом человека, уверенного в своей правоте, стал пояснять, что в предстоящей войне русская армия, отступая, должна будет вывозить с собой, а при невозможности вывезти — уничтожать всё, что может оказаться пригодно неприятелю, в первую очередь продовольствие. Огромные просторы России быстро поглотят французскую армию, вынужденную оставлять гарнизоны в населённых пунктах для контроля за оккупированной территорией и для поддержания линий коммуникаций. Настанет время, когда собранная в кулак русская армия, не испытывающая ни в чём недостатка, сможет сокрушить измотанного противника, если тот ещё раньше не поймёт, в какую ситуацию он попал, и не догадается убраться сам.

После такой пламенной речи Александр Павлович невольно остановился.

— И как далеко вы намерены отступать?

— А хоть до Казани,— не то в шутку, не то всерьёз пояснил Барклай. — Протяжённость отступления будет зависеть только от степени истощения армии противника, когда того можно будет одолеть в открытом сражении.

Император задумался.

— Занятно, занятно… — слегка кивнул он.

Прощаясь, он поздравил Барклая с присвоением звания генерал-лейтенанта и пожелал окончательного выздоровления. И в последний момент неожиданно вернулся к главной теме разговора:

— Так, значит, это и есть ваш план?

— Скифский план!

…Не надо быть крупным военным стратегом, чтобы понять суть скифского плана. Император Александр, конечно, понял. Но на первых порах отнёсся к идее Барклая без должного внимания.

 

***

После египетского похода, когда французы впервые познали на себе, что представляют собой первоклассные воины-мамлюки, Наполеон напишет: “Два мамлюка были, безусловно, сильнее трёх французских кавалеристов, но 100 французов не боялись 100 мамлюков, 400 французов обычно били 400 мамлюков, а 1000 французов всегда побеждали 1500 мамлюков”. И это было действительно так, поскольку в большой войне порядок бьёт класс, а исход сражения зависит от организации и оперативного управления войсками. В этом Наполеону равных не было.

Шло время. Хорошо организованная и хорошо управляемая французская армия громила все антинаполеоновские коалиции, причём в битвах, в которых у французов не было ни численного перевеса, ни более выгодной позиции, ни фактора внезапности. И российский император Александр I с болью в сердце понимал превосходство наполеоновской армии над всеми остальными в Европе и над его собственной, как понимал и то, что одного героизма и мужества русских солдат будет недостаточно для победы в войне, которая уже совсем близко. Он живо интересовался историей великих битв, часто слушал военных советников и отставных генералов. И пришёл к выводу, что и Северная война (точнее, кампания 1708–1709 годов) вполне попадает под скифский план. Действительно, когда завязшая в российских просторах, измотанная, обескровленная, наполовину поредевшая без сколько-нибудь серьёзных сражений, полуголодная шведская армия встала под Полтавой против русской армии — разве это не аналог скифского плана? Шведы были разбиты.

А Барклай-де-Толли своими боевыми успехами показывал, что он не только первоклассный полководец, но и стратег, обладающий оригинальным мышлением, принимающий на первый взгляд парадоксальные, но верные решения.

Эффект скифского плана Россия едва не испытала, как говорится, “на своём горбу”, когда в начале 1808 года вспыхнула война со Швецией. В феврале русские войска вступили на территорию Финляндии, которая была частью Шведского королевства. Поначалу для России события развивались успешно: был занят ряд пунктов на побережье Финского залива и в центре Финляндии, а в начале мая капитулировала шведская крепость Свеаборг. Тогда же русское правительство опубликовало манифест, в котором Финляндия объявлялась собственностью империи. К началу лета русские войска вышли на западное побережье Финляндии, к Ботническому заливу. Но до полной победы в войне было далеко. Русские войска всё больше отдалялись от своих баз и всё больше испытывали затруднения в снабжении продовольствием и боеприпасами. Силы армии оказались рассредоточены на большом пространстве, что позволило шведам и финнам в течение лета 1808 года нанести чувствительные удары по отдельным русским частям и одержать ряд хоть небольших, но всё же побед. Война могла принять затяжной характер.

Чтобы принудить шведов к выгодному для России миру, военное министерство во главе с Аракчеевым предложило план десантной операции, предусматривающей переброску сухопутной армии из Финляндии на судах на территорию Швеции. Барклай выступил решительно против, приведя в пример неудачу летней кампании. На личное обращение к нему императора Барклай ответил, что “…высадка большой армии, лишённой средств снабжения, вызовет её гибель”.
И осторожно напомнил государю о их беседе в скверике мемельского госпиталя и скифском плане.

Но войну надо было как-то заканчивать — просто так Швеция Финляндию отдавать не собиралась. Барклай понимал, что выиграть войну можно только нестандартным, совершенно неожиданным для противника ходом. И на следующей встрече с императором в декабре 1808 года он предложил смелую операцию перехода армии с финского берега на шведский по льду Ботнического залива. После недолгих раздумий Александр I план одобрил, а Барклай нажил себе завистника в лице Аракчеева.

Согласно плану операции, удар по Швеции наносился тремя колоннами. Одна из них, под предводительством генерала Шувалова, шла по берегу на север в обход залива. Это направление, по мнению противника, было самое вероятное и чуть ли не единственно возможное — за ним неприятель вёл постоянное наблюдение. Вторая колонна, возглавляемая генералом Багратионом, наступала на Стокгольм через Аландский архипелаг. Главный же удар наносился центральной колонной войск. Ей надлежало пройти по льду Ботнического залива более ста вёрст между городом Ваза на финском побережье и городом Умео на шведском берегу. Противник не допускал возможности перехода армии через залив, поэтому вся операция строилась на внезапности и сохранялась в глубокой тайне. Колонну войск на этом направлении Александр I поручил вести автору предложенного плана — генерал-лейтенанту Барклаю-де-Толли.

7 марта 1809 года войска корпуса Барклая начали переход, который впоследствии будут сопоставлять с переходом Суворова через Альпы. Войска двигались по обширной снежной пустыне. Преодолевать ледяное поле приходилось с невероятными трудностями: пронизывающий ветер и снежные бури преследовали участников похода на всём пути. Но русские воины выдержали все невзгоды и, осилив эти самые сто вёрст по льду, к вечеру 9 марта ступили на шведский берег вместе со своим командующим. Шведский гарнизон в Умео, для которого появление русских было полной неожиданностью, сдался без боя.

В то же время шведские войска, выступившие навстречу Шувалову, обходящему Ботнический залив по берегу и достигшему 13 марта местечка Каликса на его северном берегу, узнав, что у них в тылу корпус русских войск, тоже капитулировали. Вскоре и корпус Багратиона вышел на шведский берег, сумев пересечь залив по Аландским островам, и остановился в ста верстах от Стокгольма. Результатом столь внезапного появления русской армии на шведском побережье стало заключение перемирия, а вскоре и мирного договора, по которому Швеция признавала Финляндию российским владением.

Так смелое решение командующего предотвратило затяжную войну. Скифский план (хоть шведы таковой не разрабатывали) против России не сработал. За успешное проведение операции Михаил Богданович Барклай-де-Толли был произведён в генералы от инфантерии.

 

***

Теперь Александр I безоговорочно доверял своему военачальнику. Барклай-де-Толли назначается генерал-губернатором Финляндии. На этом посту он проявил себя прекрасным организатором, наведя в армии и на присоединённых территориях твёрдый порядок. Опыт административного управления сложного обширного региона оказался весьма важным для дальнейшей карьеры Барклая. В январе 1810 года он назначается военным министром, сменив на этом посту Аракчеева.

Назначить на эту должность Барклая предложил императору… сам Аракчеев. Да-да, именно он, и в этом нет ничего странного, ибо Аракчеев занял более высокую должность председателя департамента военных дел при Государственном совете. Расчёт чиновника был прост. Он считал, что прямой, абсолютно неспособный к интригам Барклай, не имеющий к тому же ни родовитости в происхождении, ни связей при дворе, ни материальных средств, будет выполнять все его указания, станет послушным орудием в его руках. Такого же мнения придерживалась и большая часть столичного общества. Но Аракчеев ошибся. Став военным министром, Барклай-де-Толли ни на кого не огладывался, ни перед кем не прогибался. Он делал то, что считал нужным для повышения военной мощи России, тем более что война была совсем близко.

На новом посту он провёл военные реформы: была увеличена численность армии, созданы инженерные войска, артиллерия преобразована в самостоятельный род войск, проведена реорганизация Военного министерства, образованы штабы корпусов и дивизий, разработано и в 1812 году введено на время боевых действий “Учреждение для управления Большой действующей армии”, введён новый устав пехотной службы, организована военная разведка. Детально проработаны вопросы снабжения и медицинского обеспечения армии. Эти меры существенно повысили боеспособность русских войск перед Отечественной войной 1812 года. И всё это было сделано за два с небольшим года. Современник Барклая, видный русский военный деятель генерал Ланжерон, отозвался о военном министре так: “Назначив Барклая, государь не мог сделать лучшего выбора, так как он был человек весьма умный, образованный, деятельный, строгий, необыкновенно честный, а главное — замечательно знающий все мелочи жизни русской армии”.

Но война неумолимо приближалась. Поэтому под руководством Барклая на западных рубежах России были сформированы две армии. Командование 1-й, наиболее крупной из них (110 тысяч человек при 550 орудиях), военный министр принял лично на себя. Командование второй армией было поручено генералу Багратиону. Барклай-де-Толли предвидел, что именно этим двум армиям предстоит сыграть основную роль в предстоящей войне. Так и случилось.

 

***

В ночь с 11 на 12 июня 1812 года (с 23 на 24 июня по новому стилю) корпус маршала Даву переправился через Неман, и началось вторжение 600-тысячной армии Наполеона на территорию России. Наполеону противостояли армии Барклая-де-Толли и Багратиона общей численностью 160 тысяч человек. Ситуация усугублялась тем, что русские армии находились на значительном расстоянии друг от друга и были сильно растянуты по фронту.

Зная, что его войска в несколько раз уступают по численности неприятелю, Барклай-де-Толли приступил к осуществлению своего задуманного в мемельском госпитале и не покидавшего его ни на минуту плана ведения войны. С первого дня кампании и до самого её окончания военные действия развивались по его, Барклая, плану. Поэтому победа в войне, полный разгром французов — это результат блестящего осуществления этого плана войны — скифского плана.

Многие считают, что судьба войны решалась на Бородинском поле или, в крайнем случае, на военном совете в Филях. Это верно лишь отчасти. Да, Бородинское сражение показало, что русской армии по силам сражаться с французской. Да, военный совет в Филях завершился непростым, но единственно правильным решением Кутузова: второго сражения под Москвой не давать, отступать и сдать Москву. Тем самым Россия сохранила армию. Но дело в том, что армии к этому времени могло и не быть…

Судьба Отечественной войны 1812 года могла решиться значительно раньше — в конце июня в Дрисском лагере. Место для лагеря было выбрано у местечка Дрисса, в северной части Витебской губернии (в районе нынешнего районного центра Верхнедвинск). Лагерь располагался на небольшой лесной поляне, частично прикрытой болотами, тыл лагеря примыкал к реке. Генерал Фуль предполагал разместить в лагере порядка 120 тысяч человек. “Стоп! — скажете вы. — А кто такой генерал Фуль?” Придётся пояснить, ибо, если бы эта одиозная в отечественной истории фигура осуществила свой замысел, ход войны да и всей мировой истории были бы не такими, какими мы их знаем.

Согласно советской военной энциклопедии Фуль Карл Людвиг Август (1757–1826) — прусский военный теоретик. В прусской армии был офицером генштаба, полковником. После поражения Пруссии в 1806 году перешёл по приглашению Александра I на русскую службу в чине генерал-майора. Вскоре стал ближайшим военным советником царя. Будучи догматиком и оторванным от современной ему боевой практики войск, Фуль считал, что не бой, а манёвр решает исход военных действий. В 1811 году был привлечён к плану войны с Наполеоновской Францией. Его план ведения войны, основанный на взаимодействии двух армий, из которых одна (1-я) должна была, опираясь на Дрисский лагерь, сдерживать противника, а другая (2-я) действовать ему во фланг и в тыл, был порочным, мог привести лишь к разгрому обеих армий по частям.

А теперь слово видному историку и писателю Е.В. Тарле. “Одной из самых странных и курьёзных фигур в окружении Александра I в момент вторжения неприятеля в Россию был, бесспорно, генерал Фуль. Учёный генерал, теоретик, создававший при начале всякой войны обширнейшие, точно разработанные планы, из которых никогда ничего не выходило. Когда в 1806 году началась война Пруссии с Наполеоном, Фуль, будучи докладчиком по делам главного штаба при прусском короле Фридрихе-Вильгельме III, составил по обыкновению самый непогрешимый, как ему казалось, план разгрома Наполеона. Война началась 8 октября, а уже 14-го, ровно через шесть дней, Наполеон и маршал Даву уничтожили всю прусскую армию в двух одновременно битвах при Иене и Ауэрштадте. В этот страшный час прусской истории Фуль изумил всех: он стал хохотать, как полоумный, издеваясь над погибшей прусской армией за то, что она не выполнила в точности его план. Слова “как полоумный” применил к Фулю наблюдавший его Клаузевиц”. Согласитесь, это сказано похлеще официальных строк из энциклопедии.

Чем Фуль привлёк государя-императора, остаётся только гадать. К началу Отечественной войны 1812 года единого главнокомандующего в русской армии не было. Александр I имел намерение возглавить армию, но не имел командного опыта, да и вообще в армии не служил. Поэтому Фуль в Петербурге в течение нескольких лет преподавал ему основы военного искусства. В результате этого государь относился к мнению и планам Фуля с пониманием и уважением, закрывая глаза на то, что за шесть лет жизни в России Фуль так и не освоил русского языка, плохо представлял общую организацию русского государства и русской армии и, возможно в силу замкнутого характера, даже не был знаком с высшими армейскими чинами.

Но вернёмся к Дрисскому лагерю. План генерала Фуля заключался в том, чтобы 1-я Западная армия Барклая-де-Толли отступила от границы в укреплённый Дрисский лагерь, расположенный на левом берегу в излучине Западной Двины, и чтобы туда были направлены ближайшие подкрепления и накоплены значительные запасы продовольствия. 1-я Западная армия, опираясь на этот лагерь, должна была удерживать неприятеля с фронта. В то же время князь Багратион со 2-й Западной армией должен был ударить в правый фланг и тыл неприятеля. Выгоды расположения здесь заключались в том, что река образовывала вогнутый полукруг.

Не будем подробно приводить все детали укреплённого лагеря. Отметим только, что, по мнению Фуля, если бы французы вздумали непременно овладеть лагерем с фронта, то они разбились бы о его оборону, не достигнув цели. Однако по другую сторону реки не было воздвигнуто никаких укреплений, даже ни одного населённого пункта, пригодного для обороны. А Двина хоть и была довольно широкой, но мелководной — такой, что не составило бы труда французам переправиться через неё даже вброд.

 

***

1-я Западная армия, оставив Вильно, двигалась к созданному на берегу Двины укреплённому лагерю на реке Дриссе. Её арьергард находился в постоянных боях с неприятелем, стремившимся любой ценой помешать быстрому и безостановочному отступлению русских войск и соединению двух армий. При 1-й армии находился император, который, нередко минуя Барклая, отдавал приказы корпусным командирам и отрядным начальникам, чем вносил большую неразбериху в обстановку.

В первый же день появления в Дрисском лагере Барклай тщательно изучил его план, осмотрел укрепления и местность. И пришёл к неоспоримому выводу, что оставить здесь армию — значит её потерять. Оставалось “совсем немного”: убедить в этом Александра, который одобрил план Фуля и рекомендовал его Барклаю для исполнения.

1 июля 1812 года на военный совет в Дрисский лагерь прибыл государь император. Его сопровождали ближайшие советники, среди которых своей самоуверенностью и надменностью выделялся генерал Фуль. Среди прибывших были также Аракчеев, государственный секретарь Шишков и бывший министр полиции Балашов, выполнявший особые поручения императора. Руководство 1-й Западной армии представлял её командующий генерал от инфантерии Барклай-де-Толли, начальник главного штаба армии генерал Ермолов, командиры пехотных и кавалерийских корпусов, генерал-интенданты и другие.

Когда Барклай взял слово, вокруг воцарилась тишина. Голос его был твёрдым и решительным — это был голос человека, уверенного в своей правоте.

— Я не понимаю, что мы будем делать с целой нашей армией в Дрисском укреплённом лагере, — говорил Барклай, глядя на Александра I. — После столь торопливого отступления мы потеряли неприятеля совершенно на виду и, будучи заключены в этом лагере, будем принуждены ожидать его со всех сторон. Это первое. Второе: Бонапарт не настолько наивен, чтобы подставить свой фланг под удар армии Багратиона. К тому же армия Багратиона вынуждена свернуть на юг к Бобруйску, поскольку её теснят войска Даву, занявшие Минск. Третье: укрепления лагеря никуда не годны, а времени на их усиление нет. Поэтому предлагаю… — он на секунду смолк, — предлагаю оставить Дрисский лагерь и взять направление на Полоцк и Витебск.

При словах “оставить Дрисский лагерь” Фуль, которому переводили всё, что говорилось на военном совете, слегка приподнялся с места. В его глазах Барклай увидел не то удивление, не то ужас. Фуль хотел что-то возразить, но Барклай ему этого не позволил и продолжил:

— Наша ближайшая задача — соединение с армией Багратиона. Поэтому вынужден ещё раз заявить: лагерь следует оставить и как можно скорее! — закончил Барклай и снова глянул на сидевшего невдалеке Александра. Тот был бледен и молчал.

Позже в своих записях генерал Ермолов приведёт мнение французов, назвавших Дрисский лагерь “образцом невежества в науке укрепления мест”. И ещё Ермолов добавит: “Если бы Наполеон сам направлял наши движения, конечно, не мог бы изобрести для себя выгоднейших”.

Выступившие после командиры корпусов поддержали Барклая. Наконец, поднялся император. Он производил впечатление ученика, которому лучшие учителя вдалбливают в голову одну и ту же мысль.

— Пусть будет по-вашему, — молвил он и удалился.

К чести Александра I, он не только понял, что Барклай-де-Толли как командующий прав относительно Дрисского лагеря и дальнейших действий, но и то, что он, император, вообще здесь, в армии, лишний. Покидая на следующий день лагерь в сопровождении своей свиты, он отвёл в сторону Барклая и с надеждой в голосе сказал ему:

— Поручаю вам свою армию. Не забудьте, что у меня второй нет.

 

***

Скифский план Барклая-де-Толли предполагал отступление — тяжёлое, длительное отступление. А искусство отступать в военном деле ничуть не ниже, чем искусство наступать, оно также требует глубоко продуманных действий, мобилизации сил, организации и порядка. В этом отношении Барклай-де-Толли как командующий был на высоте.

Немногим более чем через месяц после начала военных действий русские армии соединились у Смоленска. Багратион прорвался к Барклаю, и тот принял на себя общее командование над обеими армиями. При соединении армий избежать большого сражения не удалось. У Смоленска разыгралось первое, по-настоящему большое сражение Отечественной войны. По ходу сражения Наполеон, нанося фланговые удары, пытался охватить почти в два раза уступающие по численности русские войска, выйти им в тыл, отрезать от Москвы и уничтожить. Одновременно противник наносил удары по центру, пытаясь захватить Смоленск. Действие русских войск в Смоленском сражении — это постоянное маневрирование. В результате, сорвав все попытки окружения и расчленения, отбив все атаки неприятеля, русские армии вышли на московскую дорогу, оторвались от преследования, оставив позади себя сильный арьергард. Потери французов составили 20 тысяч человек убитыми, русских — 10 тысяч. Смоленское сражение явилось большим успехом русской армии и её командующего Барклая-де-Толли.

 

***

Для Барклая самое трудное было впереди. Наполеон занимал один город за другим, война охватывала всё новые губернии. Поэтому нет ничего удивительного в том, что с первых дней войны действия командующего встретили полное непонимание всего окружения и вызвали резкое осуждение со стороны солдат, офицеров и генералов. В армии начался ропот. Офицеры, как и солдаты, жаждали сражения. Генералы открыто и возмущённо высказывали командующему своё недовольство отступлением.

Непонимание ситуации, отсутствие трезвой оценки соотношения сил оказались свойственными практически всему генералитету русской армии. Глубоко уверенный в правильности проводимого им плана действий, единственно верного в сложившейся ситуации, Барклай оказался в полной изоляции, а в его штабе воцарилась невыносимо тяжёлая атмосфера. Дошло до того, что командующего стали обвинять в предательстве. Негодование на командующего вышло за пределы армии, изменником его называло уже и гражданское население.

Положение усугублялась тем, что на должности командующего гвардейскими частями находился младший брат императора, великий князь Константин Павлович. Он был подчинён командующему армией, и строго по субординации в отношениях между ними вопросов быть не могло. Но Константин стремился играть в армии главную роль, считая, что царственное происхождение даёт ему на это право. А поэтому начал оспаривать решения командующего и поступать вопреки его указаниям. И при каждом удобном случае намекал на нерусское происхождение Барклая. “Что делать, друзья, — внушал он жителям Смоленска. — Мы не виноваты. Не допустили нас выручать вас. Нерусская кровь течёт в том, кто нами командует. А мы и больно, но должны слушать его. У меня не менее вашего сердце надрывается”. При этом Константин не уточнил, сколько русской крови течёт в его жилах. И, конечно же, смолчал он о том, что при первых же успехах армии Наполеона в России умолял своего брата императора Александра заключить с французами мир.

 

***

В 43 км к северо-востоку от Вязьмы, у старой Смоленской дороги, расположено древнее село Царёво-Займище. Село известно с ХVI века. В ХVII веке Царёво-Займище стало ареной сражения в период Смутного времени. Согласно Деулинскому перемирию, подписанному под Москвой 1 декабря 1618 года, Царёво-Займище и Вязьма остались под контролем России, в отличие от остальной части Смоленщины, которая отошла Речи Посполитой. Царёво-Займище долгое время оставалось охотничьей резиденцией московских правителей, затем было пожаловано боярину Лопухину. Последние его владельцы — князья Горчаковы. В начале ХIХ века Царёво-Займище являлось селом, в котором проживало почти 400 человек. В селе находились церковь, богадельня и почтовая станция.

17 августа в три часа дня перед находящимися здесь русскими войсками появился на небольшом донском иноходце скромно одетый военный в хорошо известной всем белой фуражке-бескозырке с красной окантовкой. Сопровождаемый восторженными приветствиями, он объехал войска. Вдруг в ясном небе взвился огромный орёл и парил над ним: куда он, туда и орёл. Главнокомандующий снял свою белую фуражку, приветствуя царственную птицу, как вестника успехов, и провозгласил: “Ура!” Полки ответили громогласной поддержкой — день приезда князя Кутузова был днём радости для них. Тогда появилась поговорка: “Приехал наш Кутузов бить французов”.

Объезжая один из полков, Кутузов увидел, как солдаты при его появлении начали суетиться, чиститься, строиться. Тогда он остановился и предостерёг:

— Не надо всего этого, мне нужно посмотреть, здоровы ли вы, дети мои. Солдату в походе не до щёгольства. Ему нужно отдыхать после трудов и готовиться к победе.

Еще 5 августа Александр поручил решить вопрос о главнокомандующем специально созданному для этого Чрезвычайному комитету. В него вошли шесть человек — самых близких царю лиц: председатель Государственного совета и Комитета министров фельдмаршал Н.И. Салтыков, всесильный фаворит А.А. Аракчеев, генерал-адъютант А.Д. Балашов, генерал от инфантерии С.К. Вязьмитинов, князь П.В. Лопухин и граф В.П. Кочубей. Они обсудили пять кандидатур — Беннигсена, Багратиона, Тормасова и шестидесятисемилетнего графа Палена — организатора убийства императора Павла I. Пятым был назван Кутузов, и его кандидатура была признана единственно достойной столь высокого назначения.

Чрезвычайный комитет немедленно представил свою рекомендацию Александру, и 8 августа 1812 года Михаил Илларионович Кутузов был принят императором и получил рескрипт о его назначении главнокомандующим русской армией.

Для Александра назначение Кутузова было вынужденным, ибо царь после поражения при Аустерлице не доверял ему. Своей сестре Екатерине император писал, что вначале противился назначению старика Кутузова. Но, видя, что за Кутузова не только его ближайшее окружение, но и дворянство Петербурга и Москвы, уступил единодушному желанию. В то же время император ни в коей мере не был разочарован скифским планом Барклая. Он по достоинству оценил его, верил Барклаю как полководцу. Однако обстоятельства были выше: нездоровая обстановка в армии Александра не устраивала. У Барклая был один недостаток: у него в армии не было авторитета. Солдаты его не любили. И Александр пришёл к выводу, что во главе армии должен стоять генерал, полностью разделяющий взгляды Барклая, но в то же время пользующийся авторитетом. Таким командующим мог стать только Кутузов.

Последний день перед отъездом Кутузов провёл в кругу своих родных и близких. “Неужели, дядюшка, вы думаете разбить Наполеона?” — неосторожно спросил его племянник. “Разбить? Нет! — ответил Кутузов. — Но обмануть — да, рассчитываю!”.

…11 августа, в воскресенье, Кутузов выехал из Петербурга к армии. Толпы народа стояли на пути его следования, провожая полководца цветами и пожеланиями победы. Волна всенародной любви вынесла Кутузова за петербургскую заставу под крики “ура” и перезвон церковных колоколов.

 

***

Получив назначение, Кутузов написал письмо Барклаю, в котором уведомлял о своём скором приезде в армию и выражал надежду на успех их совместной службы. Барклай получил письмо 15 августа и ответил Кутузову следующим образом: “В такой жёсткой и необыкновенной войне, от которой зависит сама участь нашего Отечества, всё должно содействовать одной только цели и всё должно получить направление своё от одного источника соединённых сил. Ныне под руководством Вашей Светлости будем стремиться с соединённым усердием к достижению общей цели, — и да будет спасено Отечество!”

Барклай сдал командование спокойно. Однако самолюбие его было, конечно же, уязвлено. Впоследствии, рассказывая о передаче Кутузову командования, Барклай в личном письме императору отмечал: “Избегая решительного сражения, я увлекал неприятеля за собой и удалял его от источников, приближаясь к своим; я ослабил его в частных делах, в которых я всегда имел перевес. Когда я почти до конца довёл этот план и готов был дать решительное сражение, князь Кутузов принял командование армией”.

Кутузов застал войска готовящимися к сражению — всюду шло строительство укреплений, подходили резервы, полки занимали боевые позиции. Кутузов осмотрел позиции, объехал войска, повсюду встречаемый бурным ликованием, и… отдал приказ отступать. Он не хотел рисковать и не мог допустить, чтобы его разбили в первые дни приезда в армию. К тому же Кутузов знал, что на подходе резервы генерала Милорадовича, а ещё дальше в тылу собирается многочисленное московское ополчение.

Приняв от Барклая-де-Толли командование, Кутузов принял вместе с ним и его стратегию ведения войны. Армия отступала, продолжая тем самым единственно правильную для этого времени тактику, начатую Барклаем. Сделай то же самое Барклай, продолжи он отступать, армия была бы близка к вооружённому мятежу. При Кутузове же этого не случилось.

Уйдя из Царёва-Займища, русская армия отступала с тяжёлыми боями. До Москвы осталось чуть более ста вёрст, и генеральное сражение становилось неизбежным.

 

***

Отдавать без боя Москву было нельзя по чисто нравственным соображениям. Есть святыни, которые не допускают уступок ни по каким скифским планам. Поэтому, исходя из требований моральной необходимости, Кутузов 26 августа у села Бородино, что в 120 километрах к западу от Москвы, вынужден был дать Наполеону большое сражение.

О Бородинской битве написано достаточно много, поэтому нет необходимости ещё раз излагать её в деталях. Грандиозное побоище завершилось (если можно так выразиться) вничью. Обстановка после него не изменилась. Как скажет после сам Наполеон: “Французы в нём показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми”. Отстояв под Бородино свои позиции и отбив натиск французов, русская армия продолжила свой отход к Москве. В сражении, перед началом которого русская армия насчитывала 120 тысяч человек при 624 орудиях, а французская 135 тысяч при 587 орудиях, каждая из сторон понесла потери более трети личного состава.

После сражения обе стороны объявили о своей победе. Однако Бородино не стало победой ни тех, ни других. Для русских прежде всего потому, что не была достигнута цель сражения: французов остановить не удалось, а Москву пришлось оставить неприятелю. А для французов потому, что под Бородино русская армия не была разбита, хотя об этом и заявил Наполеон.

На историческом военном совете в Филях Кутузов принял решение оставить Москву, не давая Наполеону нового сражения. Бессмысленность новой бойни становилась очевидной.

3 сентября русская армия оставила Москву и кружным путём через Подольск и Красную Пахру 15 числа пришла в Тарутино. Село Тарутино в 100 километрах юго-западнее Москвы, если следовать по Калужской дороге, стало последней точкой отступления.

Французы остановились в Москве.

 

***

Реализация скифского плана заключалась не только в организованном отступлении русской армии в глубь России. Думать только об отступлении — значит, упрощать ситуацию.

Когда говорят или пишут о каком-либо сражении или о войне в целом, то в первую очередь отмечают численность воюющих с обеих сторон, в частности, сколько пехоты, конницы или артиллерии имели противники. Ещё могут отметить высоту крепостных стен, длину вырытых траншей, дальность и скорострельность стрельбы из пушек, гаубиц и ружей. Но при этом упускается из вида такой важнейший фактор ведения войны, как тыловое обеспечение армии — её снабжение продуктами питания, фуражом, стройматериалами, средствами передвижения, вещевым довольствием. И конечно же — медицинское обеспечение. Поэтому под искусством ведения войны для полководца следует понимать не только отработку стратегии, тактики и оперативное управление войсками, но ещё и в немалой степени организацию тыла. Посмотрим с этих позиций на командующих противоборствующих армий 1812 года.

Любому уважающему себя командиру известно крылатое изречение: “Голодный солдат — не солдат”. Как же кормили тех, кто воевал во французской и русской армиях?

До революции 1789 года во французской армии существовала система поставок, основанная на накоплении припасов в магазинах и крепостях, дополняемых в небольшом количестве закупками у гражданских поставщиков, которые следовали по пятам за каждой армией. Поэтому у армии практически не было возможности поддержать себя на значительном расстоянии от своих магазинов.

Наполеон Бонапарт создал армию нового типа, которой для достижения побед над противником требовалось постоянное маневрирование, причём в самых широких масштабах. Поэтому, не отвергая магазинной системы снабжения, по его приказу была разработана система фуражирования, заключавшаяся в постоянном реквизировании и накоплении припасов на территории, где находилась французская армия. Для этого каждая рота периодически посылала отряд в 10 человек под командованием капрала или сержанта. Эта команда действовала независимо от основной воинской части в течение дня или недели, собирая припасы и материалы, необходимые для существования их роты. Крестьянам платили деньгами или квитанциями; квитанции впоследствии могли быть оплачены деньгами или товарами. Впрочем, фуражировка могла обернуться и обыкновенным грабежом.

Наполеон для начального периода войны (а он надеялся разбить русскую армию через месяц-полтора где-нибудь в районе Вильно или Витебска; а после русские сами запросят мира) сосредоточил в Польше магазинные запасы, достаточные, чтобы обеспечить 400 тысяч человек и 50 тысяч лошадей на 50 дней.

Способность совершать стратегические манёвры определялась для французов использованием обозных повозок. Телеги обоза образовывали огромные хвосты при каждой армии, замедляя их движение до скорости движения быков, запряжённых в повозки. Наполеон стал увеличивать свой военный обоз. К 1812 году были созданы 15 новых обозных батальонов. Для этого понадобилось прежнюю организацию обоза силою 36 рот (4644 человека) довести до 156 рот (20124 человека). При этом Наполеон решил сосредоточиться на тяжёлых фургонах, несмотря на предостережение о скверных дорогах в России.

Но, как известно, количество не всегда переходит в качество. Эта акция значительно увеличила груз в каждом фургоне, который, как показали события, стал главной проблемой на русских дорогах, — французы не поспевали за отступающей русской армией. Кроме того, группы французских фуражиров, собиравших провизию, рассеивались по сельской местности, оставаясь позади авангарда наступающей армии. В результате французская армия нередко останавливалась не только для того, чтобы дождаться подхода обозных батальонов, но и для того, чтобы дать возможность отрядам фуражиров догнать главные силы.

В итоге в 1812 году плохая служба снабжения привела к разложению дисциплины, и контроль над войсками ослаб. Французы грабили без разбора. Интересно, что офицеры отказывались участвовать в этих акциях и часто страдали от голода в большей степени, чем солдаты.

В свою очередь, грабежи порождали ответные действия крестьян, способствовали партизанскому движению. Редко случалось, чтобы отряд фуражиров возвращался к себе в роту в полном составе.

Внутренние проблемы снабжения французской армии были увеличены действиями русской армии, которая намеренно и систематически уничтожала доступные запасы во время своего отступления, — скифский план предусматривал не только заманить противника в глубь России, но и лишить его средств к существованию.

После того как Наполеон оставил Москву и начал отступать, система снабжения вконец развалилась. Сильные морозы усугубили проблему. Когда французы добрались до Березины, некогда Великая армия думала только о том, как выжить, избежав голодной смерти.

Теперь посмотрим, как у Наполеона обстояло дело с медицинским обеспечением. Мнение по этому вопросу двоякое: с одной стороны — передовая медицина, а с другой… Впрочем, всё по порядку.

И французская, и русская армии образца 1812 года для своего времени отличались насыщением артиллерией, резким возрастанием масштабности сражений, что изменило количественный и качественный состав санитарных потерь. Войны приобрели длительное течение, а боевые действия — маневренный характер. В военных сражениях стали участвовать многотысячные армии, в разы возросло число раненых. Огнестрельные ранения становились превалирующими над колотыми и резаными.

Серьёзное влияние на развитие военно-полевой хирургии во времена наполеоновских войн оказали известные французские хирурги Пьер Перси и Жан Доминик Ларрей. По инициативе первого во французской армии были введены “передовые подвижные хирургические отряды” для оказания помощи на поле боя. Основной заслугой Ларрея нужно считать организацию оперирования раненых на поле боя. Для этой цели Ларрей создал мобильные хирургические отряды — “летучие амбулансы”. В каждом из амбулансов состоял один хирург 1 класса, два хирурга 2 класса, 12 хирургов 3 класса и 57 человек вспомогательного персонала; также имелось 12 лёгких повозок для перевозки раненых и 4 тяжёлые повозки для перевозки носилок, перевязочного материала и продовольствия. Хирурги на лёгких повозках с небольшим набором медикаментов и инструментов следовали непосредственно за войсками и с ходу оказывали медицинскую помощь раненым. Тяжёлых раненых вывозили в развёрнутые поблизости передовые пункты, где их оперировали старшие хирурги. Прооперированные на передовых пунктах раненые перевозились во временные лазареты, а затем и в госпитали.

И Перси, и Ларрей являлись сторонниками рассечения огнестрельных ран. Они считали, что ранняя ампутация является основным средством, предупреждающим тяжёлые септические осложнения и обеспечивающим возможность быстрейшей эвакуации пострадавших.

Казалось, по части медицинского обеспечения во французской армии всё нормально. Но не будем торопиться с выводами. Главным показателем медицинского обеспечения армии является процент вернувшихся в строй от общего числа раненых и больных. Допустим, передовые хирургические отряды подберут раненых, окажут им необходимую помощь, отвезут в лазарет или госпиталь. Но раненых и больных надо не только лечить, но и кормить. А где взять продовольствие, если его для здоровых-то солдат и офицеров не хватает: обозы запаздывают из-за плохих дорог, фуражиры обеспечивают продуктами питания только свои роты, да и то не в полной мере и не всегда. С перевязочными материалами и медикаментами те же проблемы, что и с продовольствием, — из-за обозов. А тут ещё холод, обморожения — тулупы и валенки для французов никто не заготавливал. Лечением же обморожений и переохлаждений военнослужащих французские медики не занимались. Победоносно пройдя по территориям Франции, Италии, Испании да и Центральной Европы, их армия потребности в этом не испытывала. Вот и получилось, что процент вернувшихся в строй раненых и больных у Наполеона был крайне низким. А при отступлении из Москвы раненых вообще бросили. Так, московский обер-полицмейстер Ивашкин доносил после оставления французами Москвы: “Неприятель оставил здесь весьма великое множество раненых и больных нижних чинов…” В другом документе говорится: “При выступлении армии из Москвы тысячи французских раненых спешили собрать остатки сил и тащились вслед за уходящими войсками; они понимали, что их оставляли на произвол судьбы в чужом городе, среди враждебного населения”.

Примерно та же картина наблюдалась при оставлении французской армией других городов. Например, в декабре 1812-го отступающая армия достигла Вильно. Оттуда она продолжила своё отступление, оставив больных и раненых. Умерших хоронили в братских могилах.

Но и это не всё. Бесспорно, сопротивление русских войск, партизанское движение, недостаток пищи, суровая погода ослабили французскую армию. Но недавнее исследование генетиков доказывает, что Pediculus humanus, иначе известная как человеческая вошь, сыграла значительную роль в разгроме французов. Исследователи во главе с доктором Раулем Дидье обнаружили остатки одежды и вшей в братской могиле близ Вильнюса. Рауль и его коллеги из Марсельского средиземноморского университета Франции изучили вшей, а также пульпу зубов солдат. Исследуя пульпу, они обнаружили ДНК микробов, вызывающих окопную лихорадку (бартонеллез) и эпидемический сыпной тиф. Если ДНК этих болезнетворных микроорганизмов обнаружена на зубах, значит, скорее всего, они и стали причиной смерти людей. При эпидемических условиях — а война именно такие условия и создаёт — смертность от сыпного тифа очень велика. Историки и ранее предполагали, что эпидемия сыграла большую роль в поражении Наполеона в России. Исследования Рауля Дидье и его коллег убедительно подтверждают эту версию.

Многие историки упрекают Наполеона в том, что он, выдающийся полководец и стратег, мало занимался вопросами тыла, а потому и проиграл. Так, немецкий историк Пауль Нейман отмечает: “В вопросах пропитания и снабжения Великой армии приходилось надеяться на случай. Солдаты часто голодали и мёрзли; больные оставались без медицинской помощи, а раненых бросали на произвол судьбы… Низкий уровень медицины, недостаток хирургов и кошмарная гигиена — всё это приводило к тому, что в пять или шесть раз больше солдат умирало от ран после сражений, чем непосредственно в ходе боевых действий. Из тех же, кто выжил, многие становились калеками потому, что вместо лечения им просто ампутировали руки или ноги”.

Много или мало занимался Наполеон вопросами тыла — не так уж важно. Важно другое: тыловое обеспечение русской армии было на голову выше.

 

***

Важнейшим фактором, определяющим систему тылового обеспечения в войне 1812 года, являлась государственная политика Российской империи. А именно обеспечение русской армии всем необходимым в большей степени зависело от материальных ресурсов государства.

За точку отсчёта истории тыла Вооружённых сил России принят 1700 год. Тогда 18 февраля Пётр I подписал указ “О заведовании всех хлебных запасов ратных людей Окольничему Языкову, с наименованием его по сей части Генерал-Провиантом”. Был учреждён первый самостоятельный снабженческий орган — Провиантский приказ, ведавший поставками для армии хлеба, крупы и зернофуража. Он осуществлял централизованное продовольственное обеспечение, которое и сегодня является одним из видов материального снабжения войск. В тот же день своим указом государь учредил ещё один приказ — Особый, впоследствии получивший название Военного. Этот приказ ведал ассигнованиями, направляемыми на вооружение войск, денежным довольствием армии, снабжением её обмундированием и лошадьми. Провиантом армия обеспечивалась полностью из запасов государства. К 1705 году во многих городах были открыты продовольственные склады. Кроме постоянных организовывали временные, а также подвижные склады.

Поскольку дело снабжения армии всецело становилось заботой государства, неизбежно требовалось введение нормирования. Поэтому указом был определён точный размер хлебного “жалования” всем без исключения нижним чинам. Продовольственный паёк состоял из полуосьмины муки (около 24 килограммов) и малого четверика круп (около 3,5 килограмма) в месяц. На приобретение остальных “приварочных” продуктов выдавались деньги. Войскам за пределами России предусматривалась выдача дополнительных “порционов”: двух фунтов хлеба (820 грамм), одного фунта мяса (410 грамм), двух чарок вина (250 грамм) и одного гарнца пива (3,28 литра) на человека в день. Кроме того, на месяц полагалось два фунта соли и полтора гарнца круп. Как правило, порционы выдавались не натурой, а деньгами. Воины могли купить продукты по своему усмотрению. Современники утверждали, что “довольствие было отличным, и царь сам испытывал на себе в продолжение месяца солдатский паёк раньше, чем утвердить его”.

Созданные царём-преобразователем регулярные армия и флот требовали дальнейших шагов по централизации их обеспечения, и в 1711 году по указу Петра I снабженческие органы вошли в состав действующей армии, что в 1716 году было закреплено в Уставе Воинском. Медицинскому обеспечению также уделялось большое внимание. В армии его осуществляли: доктор при высших генералах, в дивизиях — доктор и штаб-лекарь, в полках — лекарь, в роте — цирюльник (фельдшер).

Значительное развитие тыл русской армии получил в начале ХIХ века. В 1802 году в России образуется Военное министерство, первым министром которого становится генерал от инфантерии С.К. Вязмитинов. В 1812 году Военное министерство, возглавляемое Барклаем-де-Толли, включало 7 самостоятельных департаментов, в том числе — провиантский, комиссариатский и медицинский. Произошла существенная подвижка в полевом управлении войск. Согласно новому Положению, названному “Учреждение для управления большой действующей армией”, управление тылом возлагалось на штаб армии. Он был обязан при участии соответствующих начальников разрабатывать планы по обеспечению армии оружием, боеприпасами, продовольствием, инженерным и вещевым имуществом, жалованьем, планировать подвоз снабженческих грузов, оборудовать военные дороги и управлять движением по ним, организовывать медицинское обеспечение, размещать и перемещать магазины, артпарки, госпитали. Штаб как орган управления, планируя одновременно и боевые действия войск, и их снабжение, подчинил интересам снабжения всю организацию тыла. Оперативность работы тыла была поднята на более высокую ступень. Была введена должность дежурного генерала, подчинявшегося начальнику главного штаба армии. Это должностное лицо объединяло, с одной стороны, руководство транспортным обеспечением, в том числе армейским обозом; а с другой — он отвечал также за организацию эвакуации раненых и больных и оказание им медицинской помощи.

Как следует из сказанного выше, система тылового обеспечения русской армии представляла отлаженный механизм, способный обеспечить потребности войск всем необходимым. И в этом большая заслуга Барклая-де-Толли. Он и возглавляемое им Военное министерство реально оценивали обстановку на западном театре военных действий. В период 1810–1812 годов в пограничных губерниях были заложены магазины с солидными запасами продовольствия и фуража. На военное положение были переведены Курляндская, Виленская, Минская, Гродненская, Волынская, Киевская, Подольская, Белостокская и Тернопольская губернии. Это позволяло мобилизовать местные ресурсы, создать значительные запасы провианта для нужд армии. Были приняты меры к содержанию больных в госпиталях: повышена калорийность госпитального пайка, введены нормы продовольствия с учётом народных традиций питания. Были разработаны проекты организации системы подвижных госпиталей для обеспечения вывоза раненых от мест сражения до стационарных военных госпиталей. К уже имеющимся 70 постоянным госпиталям были открыты военно-временные в Орше, Твери, Калуге, Орле и ряде других мест.

Конечно же, имелись и трудности в снабжении — как без этого в условиях войны. Например, в том, что большие запасы продовольствия в западных губерниях были или уничтожены, или захвачены противником. Соседние с театром военных действий районы несли большие нагрузки в ходе отступления армии до Москвы. Поэтому через управляющего Военного министерства провиантскому департаменту были даны указания по доставке к армии имеющихся запасов из дальних губерний России. Были трудности и по части снабжения тёплыми вещами. Но к началу наступления русской армии проблема была решена.

Что касается медицинского обслуживания, то здесь в первую очередь надо отвесить низкий поклон врачам русской армии. В Отечественную войну 1812 года в русской армии было всего 768 врачей, окончивших в основном Петербургскую медико-хирургическую академию. Москва тоже не стояла в стороне. Большую работу по оказанию помощи раненым проводил профессор медицинского факультета Московского университета Е.О. Мухин. В книге “Первые начала костоправной науки” (1806) он изложил основы учения о травмах, методы вправления вывихов, лечения переломов. Ему также принадлежат работы: “Рассуждение о средствах и способах оживотворять утопших, удавленных и задохшихся” (1805), “Описание хирургических операций” (1807) и другие.

Выдающимся организатором помощи раненым был медицинский инспектор русской армии Д. Виллие — тот самый, что в 1807 году первым прооперировал Барклая, сохранив ему правую руку. Виллие считал, что огнестрельные раны зашивать нельзя, так как при этом создаётся недостаточный отток из раны, что способствует развитию нагноения. При участии Виллие к концу войны в русской армии была разработана прогрессивная для своего времени система оказания медицинской помощи раненым, изложенная в “Положении для временных военных госпиталей при большой действующей армии”. Позже, в 1823 году, он основал “Военно-медицинский журнал”.

Большой вклад в развитие медицинской науки в начале ХIХ внесли также И.Ф. Буш, возглавивший кафедру хирургии Петербургской медико-хирургической академии; И.В Буяльский, издавший “Анатомо-хирургические таблицы” — первый в России оригинальный атлас по оперативной хирургии, и другие выдающиеся учёные.

Но это гранды медицинской науки, такие были и у французов. Главный же показатель работы врачей — процент возвращённых в строй — зависит в первую очередь от организации помощи раненым и больным, то есть от действия рядовых врачей и, конечно же, от военачальников. К чести полководцев русской армии, они, хоть и имели перед собой превосходящие силы врага, очень интересовались вопросом медицинского обеспечения и принимали все зависящие от них меры к созданию необходимых условий в госпиталях, с тем чтобы ускорить возвращение в строй обстрелянных воинов после их выздоровления. С началом боевых действий были сформированы развозные и подвижные госпитали, снабженные всем необходимым.

Важнейшим этапом в организации медицинского обеспечения боевых действий явилось Бородинское сражение. Предвидя большие потери, Кутузов предписал организовать питание и медицинское обслуживание раненых на путях перевозки в Москву. План медицинского обеспечения сражения исходил из предполагаемого количества потерь: ранеными — 20 тысяч человек, убитыми 5 тысяч. Из общего числа санитарных потерь предполагалось иметь 4 тысячи тяжелораненых, которых надо было эвакуировать на подводах, и 16 тысяч легкораненых, способных передвигаться пешком. Безусловно, всё точно предусмотреть было нельзя, потери при Бородине оказалось почти в два раза больше. Но согласитесь, сама идея планирования последствий сражения достойна уважения.

В итоге лечебно-профилактическая работа в госпиталях, несмотря на исключительные трудности в первый этап войны, в течение всей кампании 1812 года была настолько успешной, что общее число солдат и офицеров, возвращённых в строй, колебалось в среднем около 60%, доходя в отдельных, хорошо устроенных госпиталях до 77%. Пополнение из числа выздоровевших вливалось в армию на протяжении всей войны, начиная с наиболее тяжёлого её периода — отступления. Так, перед Бородинским сражением ряды действующей армии пополнили около 13 тысяч воинов, вернувшихся из госпиталей. В декабре 1812-го Кутузов писал царю: “…Выздоровевших из разных госпиталей и отсталых, по дорогам собранных, которых подлинное число определить не могу, но надеюсь, что таковых прибудет в скорости не менее 20 000”. А что такое 20 000 вернувшихся в строй? Это 20 000 уже обстрелянных, опытных воинов.

Хорошо организованное медицинское обеспечение русской армии характерно не только для Отечественной войны 1812 года, но и на период её зарубежного похода 1813—1814 годов. Из опубликованных генерал-интендантом русской армии Е.Ф. Канкриным сведений следует, что на конец марта 1814 года из общего числа 133 965 раненых и больных выздоровело 63,3% (84 805 человек), умерло 11,7% (15 748 человек), определилось инвалидами 2,3% (3 177 человек), остальные 29 841 продолжали оставаться на излечении в госпиталях. Не случайно поэтому и в заявлении генерал-фельдмаршала Барклая-де-Толли при подведении итогов трёхлетней войны и в оценке деятельности военно-медицинской и интендантской служб особо подчёркнута именно эта сторона — возвращение в срой выздоровевших воинов: “…раненые и больные имели наилучшее призрение и пользуемы были со всею должною рачительностью и искусством, так что недостатки в войсках людей после сражений пополнялись значительных числом выздоравливающих всегда прежде, чем ожидать можно было”.

Да, действительно русский тыл оказался на голову выше французского.

 

***

Скифский план являлся своего рода стержнем, относительно которого строилась тактика ведения войны. Это не какой-нибудь план нападения на французский обоз. Всё, что связано с понятием “скифский план”, для России было вопросом жизни или смерти, а посему Военное министерство готовилось к войне самым тщательным образом. Ясно, что в условиях секретности. Но возникает вопрос: где же была французская агентура, которая должна поставлять сведения о ближайшем вероятном противнике? У Наполеона что, разведка не работала? Конечно же, работала. Но русская разведка тоже работала, и работала хорошо.

…Жил да был некто Давид Саван, ничем не приметный прусский дворянин, отставной ротмистр русской армии. Жил не тужил в Варшаве, частенько поигрывал в картишки, а однажды так промотался, что остался “гол как сокол”, то есть без средств к существованию.

Великое герцогство Варшавское было сателлитом Франции, поэтому Саван попал в поле зрения наполеоновской разведки и недолго думая согласился работать на французов. Однако, оказавшись в хорошо знакомой ему России, он быстро понял, что в случае провала имеет все шансы надолго поселиться в тёмной, сырой комнатенке под названием тюремная камера или, того пуще, попасть на каторгу в сибирскую глушь. А там холодно и в карты играть не дают. И опять Саван думал недолго и, придя к русским властям с повинной, сообщил угрюмому полицмейстеру, кто он и с какой целью прибыл. Вскоре всё сказанное полицейскому чиновнику ему пришлось повторить бравому майору, который, не задавая вопросов, пронзительным взглядом рассматривал его.

Саван закончил говорить, а майор продолжал молча оценивать его. От этого незадачливому картёжнику стало не по себе. Наконец майор прервал молчание, пояснив, что шпионам вообще-то наград не полагается, но тем, кто сдался добровольно, наказание будет уменьшено.

При слове “наказание” Савану стало совсем плохо, и майор, уловив это, поспешил добавить, что есть только один вариант избежать наказания — сотрудничать с русской разведкой. Не раздумывая ни секунды, бывший ротмистр утвердительно замотал головой.

Первоначально Савану не очень-то доверяли: предавший раз — предаст и дважды. Однако агентуру, которую он сдал, не тронули, продолжая за ней наблюдать. Задание, с которым Савана заслали в Россию, он с “помощью” русской контрразведки выполнил и вернулся в Варшаву. Этим на французов он произвёл впечатление, и они весной 1812-го снова заслали Савана в принадлежащую тогда России Литву. Теперь с его помощью русским контрразведчикам удалось обезвредить часть агентурной сети противника. Саван исправно слал своим французским хозяевам донесения, которые составлялись в русских штабах. Когда же в мае 1812 года к Александру I в Вильно прибыл посланец Наполеона граф Нарбонн, Саван передал ему подготовленное в русском штабе донесение, из которого следовало, что Барклай в случае войны намерен дать генеральное сражение французам непосредственно у границы. Исходя из этого, Наполеон и строил план кампании.

Это была одна из блестящих операций службы военной разведки России, которую в преддверии войны с Наполеоном создал Барклай-де-Толли. Заняв в 1810 году пост военного министра, он сразу же занялся организацией Секретной экспедиции при своём министерстве. На это у него ушло два года. Юридическое оформление служба разведки, или Особенная канцелярия при военном министре, получила в начале 1812-го. Канцелярия действовала в условиях строгой секретности, в ежегодных министерских отчётах она никак не фигурировала, а круг обязанностей её сотрудников определялся “особо установленными правилами”. Подчинялась эта структура, упоминаний о которой в мемуарах современников мы практически не встречаем, военному министру.

Сотрудников подбирал лично Барклай. На пост директора он назначил человека из своего окружения — флигель-адъютанта полковника Алексея Воейкова, начинавшего службу в швейцарском походе 1799 года ординарцем Суворова.
В марте 1812-го Воейкова, против желания Барклая, уволили с должности, и его сменил полковник Арсений Закревский, боевой офицер, имевший богатый военный, в том числе штабной, опыт.

Особенная канцелярия работала по трём направлениям: стратегическая разведка (добывание за границей информации о намерениях вероятного противника), тактическая разведка (сбор данных о войсках противника, дислоцированных в сопредельных государствах) и контрразведка (выявление и нейтрализация вражеской агентуры). Работа военной разведки тех времён — предмет отдельного повествования. И всё же помимо эпизода с Саваном, где отличились контрразведчики, отметим тех, кто с риском для жизни добывал ценнейшие сведения за рубежом.

В январе 1810 года Барклай-де-Толли убедил Александра I в необходимости организации стратегической военной разведки за границей и попросил разрешения направить в русские посольства специальных военных агентов, с тем чтобы собирать сведения “о числе войск, об устройстве, вооружении и духе их, о состоянии крепостей и запасов, способностях и достоинствах лучших генералов, а также о благосостоянии, характере и духе народа…” Эти военные агенты должны были находиться при дипломатических миссиях под видом адъютантов при послах-генералах или гражданских чиновников и служащих Министерства иностранных дел.

Император согласился с предложением Барклая, и для выполнения секретных поручений в зарубежные командировки были направлены офицеры: полковник А.И. Чернышов — в Париж, полковник Ф.В. Тейль фон Сераскеркен — в Вену, полковник Р.Е. Ренни и поручик Г.Ф. Орлов — в Берлин, майор В.А. Прендель — в Дрезден, поручик П.Х. Граббе — в Мюнхен, поручик П.И. Брозин — в Мадрид.

Особо следует выделить деятельность Александра Ивановича Чернышова, впоследствии в царствование Николая I возглавившего Военное министерство, а затем и Совет министров. На военно-дипломатическом поприще граф Чернышов проявил себя ещё в 1809 году, во время франко-австрийской кампании: Александр I доверял ему доставлять письма, которые императоры писали друг другу. Получив назначение в Париж, Чернышов быстро завёл обширные знакомства в кругах французской знати, чему способствовало то обстоятельство, что сам Наполеон приглашал его на охоту и обеды, вёл с ним долгие беседы о положении дел в Европе. Прекрасно понимая, что Чернышов всё передаст своему императору, Наполеон надеялся таким образом повлиять на Александра.

Своим человеком Чернышов стал и в доме сестры Наполеона — Каролины, королевы Неаполитанской. Парижские сплетники приписывали ему любовную связь с другой сестрой императора — красавицей Полиной Боргезе. Но в глазах парижского общества он стал выглядеть истинным героем по воле случая, а именно на пожаре. Когда во время бала у австрийского посла, князя Шварценберга, загорелся дворец, Чернышов, как настоящий русский офицер, действовал решительно, сумев спасти немало людей.

Круг общения Чернышова и его репутация человека блестящего, отважного, но падкого на женщин и легкомысленного, то есть такого, с которым необязательно держать ухо востро, позволяли ему получать важную информацию о том, что творится при дворе, и о военных приготовлениях Франции. За короткий промежуток времени ему удалось создать сеть информаторов в разных слоях парижского общества. И уже в декабре 1810-го он сообщал в Петербург, что Наполеон принял решение о войне с Россией, правда, пока что отложил нападение из-за неудовлетворительного положения дел в Испании и Португалии.

Но французская контрразведка не дремала. За Чернышовым постоянно следили, однако ничего компрометирующего не нашли. И тут, как и на балу у Шварценберга, в дело вмешался случай. Но в этот раз он был не на стороне Чернышова.

…В просторном кабинете, обставленном старинной мебелью, находились двое.

— Присаживайтесь, Журден, — хозяин кабинета указал на кожаное кресло и протянул раскрытую коробку с сигарами. — Курите, не стесняйтесь.

Тот, кого звали Журденом, взял большими пальцами сигару, прикурил от подсвечника и, прищурясь, глянул на хозяина кабинета, потому что отлично понимал: если министр полиции Савари срочно вызвал его к себе да ещё и угостил дорогой сигарой — значит, дело предстоит важное.

Рене Савари пользовался полным доверием Наполеона. Два года он возглавлял его личную полицию, затем был произведён в бригадные генералы, участвовал в ряде сражений и наконец в июне 1810 года сменил потерявшего доверие императора Жозефа Фуше на одном из важнейших постов — министра полиции.

На министерство полиции возлагались контрразведывательные обязанности. Но порядка в этом деле у французов было мало. Так, по приказу Министерства иностранных дел за Чернышовым был установлен надзор также и с их стороны, независимо от Савари. Это приводило в ярость Савари, считавшего, что только он должен добыть доказательства шпионской деятельности Чернышова и представить их императору.

Савари курил редко, но сейчас, перед тем как сказать главное, его вдруг охватило волнение, и он тоже закурил. Журдена он не любил, поскольку знал о его криминальном прошлом. Но у сыщика по имени Журден было два нужных качества: он мог открыть любой замок и умел держать язык за зубами. При Савари он был своего рода агентом по особым поручениям; в слежке за Чернышовым участия не принимал.

— Журден, есть человек, которого я ненавижу, — заговорил Савари, — поскольку это связано с репутацией одной известной женщины. Но это ещё не всё и не главное. Я подозреваю, что этот человек… иностранный шпион. Вы догадываетесь, о ком идёт речь?

— Он, случаем, не русский офицер? — на простоватом, с крупными чертами лице Журдена появилось подобие улыбки.

— Я рад, что вы догадались, — вздохнул Савари и, достав из ящика письменного стола газету, протянул её Журдену. — Читали?

Выходец из простолюдинов Журден читал в газетах только криминальные сводки и брачные объявления. Но в данный момент сообразил, что речь идёт о нашумевшей недавно газетной статье некого Тротье, в которой тот обвинял посланца России князя Чернышова в шпионаже.

— Рукой этого журналиста водил я, — пояснил Савари. — Газета вышла уже после того, как Чернышов отбыл в Петербург. Но рано или поздно он вернётся, и содержимое статьи ему будет известно.

— Ну и что, — буркнул Журден, краем глаза оглядывая роскошь кабинета. — Мы его тут же арестуем.

Савари показалось, что Журден прикидывается дурачком, и он повысил тон:

— И что мы ему предъявим? Не забывайте, что это человек, который пользуется расположением самого императора. К тому же… я вам уже сказал, что в этом деле замешана честь женщины, и я инспирировал выход статьи только с одной целью: удалить Чернышова из Парижа. У меня нет доказательств, что он шпион, есть только предположение. А предположения, кстати говоря, никогда ранее меня не подводили. А теперь представьте, что вернувшийся Чернышов затеет скандал — он это может. С другой стороны, Паскье может меня опередить, если действительно есть доказательства шпионской деятельности русского графа.

Савари, не в силах усидеть за столом, резко поднялся и стал прохаживаться взад-вперёд по кабинету. Журден, понимая, что перед ним его прямой начальник, тоже поднялся с кресла.

— Всё это может закончиться моей отставкой, да и вам, Журден, придётся остаток дней провести где-нибудь в деревне. Вам ведь скоро пятьдесят?

Стройный, небольшого роста Савари остановился напротив плотного, в теле Журдена, взглядом говоря, что это общее их дело. Тот молчал, он был на голову выше и думал, куда бы положить недокуренную сигару.

— Что я должен сделать, мсье? — спросил Журден.

Тоном, не терпящим возражения, министр произнёс:

— Добыть эти доказательства.

— Как?

— Как угодно… впрочем, вы это знаете лучше меня. И сделать это надо немедленно и тайно.

…Их было четверо, и в дом они вошли тихо, по всем правилам конспирации. Обыском руководил лично Журден. Пока его помощники рылись в шкафах и ящиках письменного стола, он осматривал камин. Было видно, что Чернышов, спешно уезжая, сжигал в камине много различных бумаг.

— Поищите-ка здесь, ребята, — скомандовал он сыщикам.

Полицейские агенты тщательно переворошили пепел, но, как и в ящиках, ничего не нашли.

“Нет так нет”, — вздохнул Журден. Он не горел желанием выслужиться перед Савари. В это время один из сыщиков приподнял лежащий у камина ковёр и, наклонившись, что-то поднял.

— Вот, мсье… — протянул он записку Журдену, которая, видимо, благодаря спешке Чернышова случайно завалилась за ковёр. Грубейшая, непростительная и непоправимая ошибка разведчика! Но такова уж эта профессия, где соседствуют рядом успехи и неудачи, большие достижения и случайности, приводящие к провалам.

Журден дважды прочитал записку, написанную мелким почерком на французском языке, и почувствовал, что вспотел. Через полчаса записку читал взволнованный Савари, а ещё через пару часов он и военный министр предстали перед самим Наполеоном. Император, как никто умевший ценить время, прочитал и тут же распорядился:

— Найти и немедленно арестовать!

Его нашли довольно быстро, по почерку. Им оказался работник военного министерства Франции, некто Мишель. Он входил в группу сотрудников, которые раз в две недели составляли лично для Наполеона в единственном экземпляре сводку о численности и дислокации французских войск. Копию этой сводки Мишель передавал Чернышову, а тот отправлял её в Петербург.

После довольно шумного судебного процесса, который, видимо, был нужен Бонапарту в качестве одного из доказательств “чёрных замыслов” России и оправдания своего окончательного разрыва с ней, 1 мая 1812 года Мишель был гильотинирован. Остальные его сообщники получили различные сроки тюремного заключения.

Но было поздно. Барклай-де-Толли имел убедительные свидетельства подготовки французской армии к вторжению, ведь Мишель был далеко не единственным агентом, работавшим на русскую разведку.

Обработкой поступавших донесений занимался сотрудник Особенной канцелярии, известный военный писатель, подполковник Пётр Андреевич Чуйкевич. В январе 1812 года он составил дислокационную карту французских частей, на которой фиксировались все передвижения войск. Данные разведки позволили также оценить численность первого эшелона наполеоновской армии. Она составляла 400–500 тысяч человек. Этим числом руководствовалось Военное министерство, разрабатывая стратегию и тактику русской армии в будущей войне.

 

***

Ночь накануне Бородинского сражения Барклай не спал. Он уже не командующий. И пусть 1-я армия по-прежнему осталась в его подчинении, но ход войны определяет не он. А тот, кто его определяет, ни на шаг не отступил от его замыслов. Так зачем государь отстранил его, Барклая? В угоду генералам, жаждущим боя с французами с самого начала войны и не думающим о последствиях? В угоду невежественной толпе, авторитета у которой он за тридцать лет безупречной службы не завоевал ни пролитой кровью, ни искалеченной рукой.

На Бородинском поле он окажется в самой гуще битвы, в самом пекле. Со своей 1-й армией он занимал центр и правое крыло бородинских позиций. Сюда, к своим войскам, Барклай вышел в парадном мундире, при всех орденах, лентах, в высокой шляпе с плюмажем. Он явно выделялся даже среди генералов, чем привлекал внимание противника. Он не задерживался подолгу в своей ставке за селом Бородино и, отдав нужные распоряжения, мчался к передовой линии, всегда объезжая её впереди фронта, со стороны неприятеля. Вокруг него рвались снаряды, визжали пули, но он не обращал на них внимания. Когда в разгар сражения Наполеон направил на русский центр два кавалерийских корпуса, Барклай бросил против них свою кавалерию: два гвардейских кирасирских полка, четыре полка драгун и полк гусар. В атаку он повёл их сам, как некогда при Пултуске и Прейсиш-Эйлау. Две лавины схватились в отчаянной рубке, и в самом её пекле, как рядовой солдат, своей единственно действующей левой рукой рубился генерал Барклай-де-Толли.

“У него не иначе, как жизнь в запасе!” — воскликнул видевший это храбрейший из русских генералов Милорадович. Другой участник Бородинского сражения, будущий декабрист Фёдор Глинка, отметил: “С ледяным спокойствием оказывался он в самых опасных местах сражения. Его белый конь издали был виден даже в клубах густого дыма. Офицеры и солдаты, указывая на Барклая, говорили: “Он ищет смерти”.

Но смерть обошла Барклая стороной. В битве под ним было убито пять лошадей, погибли два и ранены пять адъютантов; его плащ и шляпа были прострелены в нескольких местах; его издали бросающийся парадный мундир с орденами был забрызган чужой кровью, но на теле не было ни одной царапины!

К вечеру, когда битва затихла, Барклай приказал ратникам ополчения восстанавливать укрепления и стал готовить войска к продолжению сражения на следующий день. А глубокой ночью от Кутузова пришёл приказ готовить войска к отступлению через Можайск к Москве. Потом состоится исторический военный совет в деревне Фили, на котором он, верный своему первоначальному плану действий — скифскому плану, будет доказывать необходимость оставить Москву и сохранить армию. Трое из присутствующих на совете генералов с ним согласятся, пятеро будут против. И тогда решающее слово возьмёт Кутузов: “Властью, вручённой мне государем и Отечеством, я приказываю отступать”.

И снова он, Барклай, окажется прав, и снова Кутузов примет его точку зрения, и снова будет отчуждённость командующего 1-й армией от остального генералитета — его изоляция продолжится. Но кто изменит отношение к нему, Барклаю, так это русские солдаты. Они видели генерала на Бородинском поле, и теперь любое появление Барклая перед войсками встречалось дружным солдатским “ура!”. Но это “ура!” ещё больше раздражало противников Барклая. Теперь он для них стал постоянным напоминанием их прежней неправоты, живым укором за недавнее прошлое. Особенно обидным было то, что Кутузов, продолжатель его дела, его стратегии и тактики ведения войны, фактически не замечает его, не внимает его советам, при этом детально обсуждая ход событий с командирами корпусов и дивизий.

Барклай знал, верил, что русская армия одержит победу в войне — победу, основу которой заложил он, взвалив на себя тяжкий груз подготовки к войне и ведения первого, самого тяжёлого её этапа. Но в этой победе ему не будет места…

Чашу терпения переполнил поступок генерала Беннигсена, который у Кутузова был начальником штаба. Беннигсен, не согласовывая с ним, с Барклаем, передал 30-тысячный корпус из его 1-й армии под командование генерала Милорадовича. Барклай понял, что надо уходить.

И он ушёл. Сильное нервное потрясение, полученное в Бородинском сражении, тяжёлая обстановка во взаимоотношениях с Кутузовым и генералами сказались на здоровье. Но в своём рапорте он ни словом не обмолвился о своей болезни. Зато в письме лично Кутузову, которое Барклай приложил к рапорту об отставке, он со всей прямотой указал на беспорядки в армии: плохое управление войсками, частую — порой три раза в день — отдачу приказов и их отмену, полное расстройство квартирмейстерской службы, предназначенной для указания мест расположения войск, слабую работу корпуса путей сообщения, следящего за исправностью дорог и мостов, и многое другое. Кутузов сразу принял отставку, и 11 сентября 1812 года герой Пултуска, Прейсиш-Эйлау, шведского похода, Смоленска и Бородина генерал Барклай-де-Толли оставил армию и выехал в Петербург.

Перед этим он пишет жене: “Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убеждён, что я делал всё необходимое для сохранения государства, и если у его величества ещё есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанёс ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом”.

Его вера в победу, в скифский план полностью оправдались. Русская армия получала резервы, отдыхала, накапливала силы, готовясь к новым сражениям. А положение французов в Москве становилось невыносимым. Западня сработала, и Наполеон, как много лет назад персидский царь Дарий, думал только об одном: как выбраться из сложившейся ситуации. Заняв Москву 8 сентября, уже 7 октября французы её оставили ввиду недостатка в припасах, сильных пожаров и упадка военной дисциплины.

Холод, голод, беспорядки в войсках, быстрое отступление, удачные действия партизан привели французскую армию в полное расстройство и, после бедственной переправы через Березину, принудили Наполеона бежать в Париж. 14 декабря в Ковно жалкие остатки армии Наполеона переправились через Неман, но уже в обратном направлении — в Варшавское герцогство, а затем в Пруссию. Позднее к ним присоединились остатки войск с других направлений. Отечественная война 1812 года завершилась практически полным уничтожением Великой армии. 25 декабря 1812 года Александр I издал манифест об окончательном изгнании французов из России.

Всё это предвидел Барклай-де-Толли. И всё это случилось именно так. Но уже без него.

 

***

Высшим судьёй для него был государь император. Поэтому он, уже отставной, не мог появиться в Петербурге, не испросив на это разрешение Александра I. В дороге Барклай пишет императору письмо, в котором подробно отчитывается за свои действия на посту командующего, излагает причины отставки. При этом все беспорядки в армии, указанные в письме Кутузову, он повторяет и в своём отчёте Александру I.

Говоря о беспорядках в армии, Барклай-де-Толли был далеко не единственным, кто указал на них. Московский губернатор Растопчин писал о беспорядках императору ещё жёстче, особо отмечая грабежи крестьян со стороны солдат и казаков. Об этом же пишут калужский губернатор Павлов и английский посланник Вильсон. К чести Кутузова, решительные меры, предпринятые им, дали результаты: грабежи и мародёрство резко пошли на убыль. Улучшилось и снабжение армии.

Ответ государя Барклай получил, находясь уже в своём небольшом лифляндском поместье. В письме говорилось: “Плохо же Вы меня знаете, если могли хотя на минуту усомниться в Вашем праве приехать в Петербург без моего разрешения.

Скажу Вам даже, что я ждал Вас, так как я от всей души хотел переговорить с Вами с глазу на глаз. Но так как Вы не хотели отдать справедливость моему характеру, я постараюсь в нескольких словах передать Вам мой настоящий образ мыслей насчёт Вас и событий. Приязнь и уважение, которые я никогда не переставал к Вам питать, дают мне на это право”. Далее император перечислил некоторые ошибки и просчёты генерала, допущенные им, как он считал, в ходе Смоленского сражения и на первом этапе войны, и выразил недовольство по поводу его отъезда из действующей армии: “Я предполагал, что Вы будете довольны остаться при армии и заслужить своими воинскими доблестями, что Вы и сделали при Бородине, уважение даже Ваших хулителей… Несмотря на столь угнетавшие Вас неприятности, Вам следовало оставаться, потому что бывают случаи, когда нужно ставить себя выше обстоятельств”.

Письмо Барклай получил в конце ноября, и оно не содержало прямого призыва вернуться в армию. Но вот 13 декабря последовало новое письмо императора с явной просьбой “оказать Отечеству ещё более выдающиеся заслуги”. На такую просьбу полководец не откликнуться не мог, и в начале 1813 года Барклай-де-Толли прибыл в штаб-квартиру императора, где получил назначение на должность командующего 3-й Западной армией, заменив на этом посту адмирала П.В. Чичагова. Начиналась знаменитая кампания, которая немногим через год завершится в Париже.

На этом посту Барклай после тщательной подготовки армии к боевым действиям с минимальными потерями в апреле того же года взял крепость Торн, заставив капитулировать баварский гарнизон, сражавшийся на стороне Наполеона. За мастерски проведённую операцию Барклай был удостоен бриллиантовых знаков ордена Александра Невского.

После смерти Кутузова (16 апреля 1813 года) главнокомандующим объединённых русско-прусских сил был назначен Пётр Христианович Витгенштейн. Однако с этого времени боевые действия складывались для них не столь удачно. Наполеон, добившись численного превосходства в силах, заставил отступить союзные войска под Люценом (20 апреля) и Бауценом (9 мая). В то же время части под командованием Барклая действовали успешно. Они разбили под Кенигсвартом итальянскую дивизию Пейри, выдержали под Бауценом основной удар сил Наполеона, что позволило основным силам русской и прусской армий отступить в организованном порядке.

Неудачи, преследовавшие союзников в сражениях с французами, привели к смене главнокомандующего. Вместо Витгенштейна во главе объединённых русской и прусской армий был поставлен Барклай-де-Толли.

За время перемирия, заключённого Наполеоном, новый Главнокомандующий сумел привести в порядок армию, доукомплектовать её личный состав свежими резервами, подвезти артиллерию и боеприпасы. Изменилась в это время и расстановка европейских сил. Теперь против Франции выступила и Австрия, войска которой вошли в коалицию. Союзные войска были разделены на несколько армий. 18 августа 1813 года русско-прусские войска под командованием Барклая разгромили французский корпус генерала Вандама. Умело руководил войсками Барклай и во время лейпцигской “битвы народов”. В ней был разгромлен Наполеон, который вскоре отрёкся от престола. За умелые действия Барклай получил высокие награды: орден Георгия 1-й степени и титул графа.

В боевой обстановке его отличало необычное хладнокровие, которое даже среди солдат стало поговоркой: “Погляди на Барклая, и страх не берёт”. О его невозмутимом спокойствии один из современников писал: “Если бы вся вселенная сокрушилась и грозила подавить его своим падением, то он взирал бы без всякого содрогания на сокрушение мира”.

В 1814 году Барклай-де-Толли руководил русскими войсками в сражениях во Франции. Когда 19 марта он въезжал в Париж рядом с императором, тот взял его за руку и поздравил со званием генерал-фельдмаршала.

Конечно, Наполеон не был бы Наполеоном, если бы смирился со своим поражением. Весной 1815 года он триумфально вернулся к власти. Барклай снова повёл армию в Европу, вступив в июне 1815 года в пределы Франции, однако не успел принять участия в больших сражениях из-за скорого разгрома Наполеона под Ватерлоо. Но, и не участвуя в боях, Барклай сумел отличиться. 30 августа 1815 года после блестяще проведённого смотра под Вертю — смотра, который порадовал Александра I порядком в армии, Барклай был возведён в княжеское достоинство. От союзников на князя Барклая-де-Толли полился дождь из наград и орденов.

 

***

Сначала чёрным днём своей жизни он считал январский день, когда в сражении под Прейсиш-Эйлау получил тяжёлое ранение в правую руку с переломом кости. Но хирург Виллие спас ему руку, и чёрный день не состоялся. После чёрным днём он считал 11 сентября, когда написал Кутузову рапорт об отставке. И снова чёрный день отступил — император вернул его в армию. Так неужели сегодняшний день — по-летнему тёплый осенний день 1817 года — будет для него чёрным? День, когда он находится совсем близко от Москвы, а государь, который всегда был для него высшим судьёй и с которым они победоносно въезжали в Париж, не советует ему появляться в Первопрестольной по причине народного гнева? За время своей службы он перенёс много моральных ударов, и этот, сегодняшний, пожалуй, самый тяжёлый.

Барклай вспомнил, как пять лет назад, тоже в сентябре, но 1812-го, покидая армию и направляясь в Петербург, он проезжал через Калугу. Поскольку слухи о геройском поведении Барклая во время Бородинского сражения не успели дойти до гражданского населения, а зато неизвестно каким образом распространился слух о его путешествии в столицу, его карету, едва она въехала на улицы Калуги, встретила толпа. В карету полетели камни, в разбитое окно с улицы донеслась площадная брань и режущие слух и душу крики: “Изменник! Предатель!” Потребовалось вмешательство полиции. Неужели и в Москве может случиться такое? Было больно не от слов государя, а от сознания того, что простой народ так и не понял его, так и не оценил его действий в войне, закончившейся победой. В декабре 1815 года появление его, Барклая, в Санкт-Петербурге было поистине триумфальным. Но там его встречали император и представители знати. А здесь, в Москве, он должен прятаться от народа…

— Ваша светлость, лошади готовы, — прервал его тяжёлые раздумья кучер.

Барклай и адъютант вскочили на коней. Всё, прочь от Москвы! Никаких объяснений, что самовольно покинул свиту царя, он давать не намерен! И не в карете, а на коне — ведь он же боевой офицер!

…Два всадника, поднимая пыль, резво помчались по старой дороге. К вечеру на её развилке Барклай остановился. Адъютант последовал его примеру. Слезли с коней. Они стояли друг против друга, и Барклай поймал себя на мысли, что ему везло на адъютантов.

— Прощайте, полковник, дальше поеду один, — сказал он и после небольшой паузы добавил: — Великое дело сделано. Теперь остаётся только пожать жатву. Верю, народ, который сегодня готов бросить в меня камень, позже отдаст мне справедливость.

…Барклаю оставалось жить меньше года. В начале 1818-го он отправится в Германию, надеясь восстановить свои силы на местных минеральных водах. Проезжая через Восточную Пруссию, он почувствует себя плохо, и 25 мая на 57-м году жизни его не станет.

Прусский король Фридрих Вильгельм III вышлет почётный караул, который будет сопровождать траурный кортеж до самой русской границы. 30 мая тело генерал-фельдмаршала князя Барклая-де-Толли доставят в Ригу, где состоится торжественная траурная церемония. Во дворе кирхи Святого Якоба произойдёт отпевание и отдание воинских почестей гражданской администрации города, а также военного гарнизона под командованием генерала И.Ф. Паскевича (позже фельдмаршала и князя). Сердце Барклая-де-Толли будет похоронено на небольшом возвышении в 300 метрах от селения Штилитцен, а набальзамированный прах доставлен в фамильное имение Бекгоф, что в Лифляндии, и захоронен в семейной усыпальнице.

 

 

Вместо послесловия: Если бы не Барклай…

 

Итак, отступление русской армии перед значительно превосходящими силами Наполеона было не просто отступлением. Это была глубоко продуманная политика ведения войны, стратегия и тактика которой, подкреплённая всенародным участием, массовым героизмом солдат и офицеров, талантом полководцев, принесла в итоге победу. Создателем такой политики, её идейным разработчиком был Михаил Богданович Барклай-де-Толли. Будучи военным министром, командующим 1-й армией, он делал всё, чтобы избежать риска потери армии в решающем сражении, чтобы противник, зашедший вглубь российской территории, был отрезан от тыла, терял силы и боеспособность.

Так что же, Барклай-де-Толли оказался единственным из высших военных и окружения Александра I, кто считал спасительной для России идею скифского плана? То-то и оно, что единственным! Император и Кутузов идею поняли и приняли, но сама идея принадлежала Барклаю!

А теперь поговорим о том, что было бы, не родись в голове Барклая скифский план.

Тогда военным министром остался бы Аракчеев, который мало что смыслил в военном деле. Как и Александр I, утвердивший практически без обсуждения план Фуля. А горячие, пусть даже уважаемые, головы вроде Багратиона рвались в бой. Главнокомандующий 2-й Западной армией П.И. Багратион был глубоко убеждён в том, что французов можно разбить моментально. 8 июня 1812 года он писал царю, умоляя его дозволить русской армии наступать и самой вторгнуться в Польшу, а в июле призывал Барклая наступать со словами: “Ей-богу, шапками его закидаем!” Друг Багратиона московский губернатор Ф.В. Ростопчин в своих воспоминаниях признавал: если бы Багратиону доверили командование, он, без сомнения, погубил бы армию. И не так уж важно, где произошла бы решающая битва: в окрестностях Дрисского лагеря, под Витебском или Смоленском — это роли не играло. Важно другое: Наполеон, чья армия на момент вторжения была намного сильнее русской и для которой первоначально проблем со снабжением не было (множество магазинов-складов располагалось на территории Пруссии и Варшавского герцогства), одержал бы очередную крупную победу и предложил бы Александру I мир на своих условиях. Принял бы тот условия мира? Конечно, принял — а что ему ещё оставалось делать, когда армия разбита? Склонить Александра I к миру могли и дворяне — крупные землевладельцы, потерявшие свои поместья в западных областях России.

Главной целью войны Наполеона с Россией было принудить Россию к континентальной блокаде Англии — его главного соперника; об оккупации России он и не помышлял. Более того, Бонапарт рассматривал Россию как союзника и даже планировал совместный поход в Индию.

Так почему же он напал? Дело в том, что наполеоновская Франция начала блокаду Англии на европейской части континента. Торговля с Англией была прекращена, все порты Европы были закрыты для британских кораблей. По условиям Тильзитского мира, последовавшего после громких побед Наполеона в 1805–1807 годах, к блокаде пришлось присоединиться и России. Но российская экономика сильно зависела от товарооборота с Англией и её колониями. От последствий континентальной блокады страдали русские землевладельцы и купцы и, как следствие, государственные финансы России. Если до заключения Тильзитского мира Россия вывозила ежегодно 2200–2300 четвертей хлеба, то после 1807–10 годов экспорт составил всего 600 тысяч четвертей. Сокращение вывоза привело к резкому падению цен на хлеб внутри страны. Пуд хлеба, стоивший в 1804 году 40 копеек, в 1810 году продавался за 22 копейки. Русское правительство было вынуждено принять меры для защиты экономики страны. В 1810 году оно установило свободную торговлю с нейтральными странами, что позволило торговать с Англией через посредников. Кроме того, был принят заградительный тариф, который повышал таможенные ставки главным образом на ввозимые французские товары. Таким образом, торговые отношения между Россией и Англией вскоре восстановились. Тайно. А уж из России английские товары стали расходиться по всей Европе — континентальная блокада результатов не дала. Потерпи Россия поражение в войне с Наполеоном, никаких тайных отношений с британцами быть уже не могло. Экономики Англии и России существенно бы пострадали.

Оставим в покое Туманный Альбион и рассмотрим возможный сценарий событий внутри самой России. Итак, что бы мы имели в случае поражения в войне: упадок экономики и разорение хозяйства, главным образом в западных областях. К чему это всё привело бы? Правильно — к резкому усилению революционных настроений и крестьянским волнениям.

Когда мы говорим о героизме русского народа в войне 1812 года, мы имеем в виду героизм армии и партизанских отрядов. Но они составляли малую часть тридцатишестимиллионного населения России. Самую большую её часть —
23 000 000 — составляли крепостные крестьяне, условия жизни большей части которых были чудовищными как в материальном, так и в моральном отношении.

Произвол помещиков, высасывающих из крестьян все соки, грабёж управляющих имениями, которых фактически никто не контролировал, жестокое обращение — всё это вело к “русскому бунту, бессмысленному и беспощадному”.
И он назревал: только за 1812 год произошло более 60 антикрепостнических восстаний, и эта цифра, по мнению ряда историков, весьма занижена; она почти не учитывает сведений о восстаниях на оккупированных территориях.

Ненависть к дворянам продолжала тлеть в народной среде ещё со времён пугачёвщины. Дворяне это чувствовали и боялись народных выступлений. У самих крестьян надежда на волю от Бонапарта была чрезвычайно распространена. Современник из московского простонародья описывает случай, когда хозяева подмосковной усадьбы приказали крестьянам заготовить лошадей. “Как же! Станем мы лошадей готовить про господское добро, — отвечали мужики. — Вот придёт Бонапарт, нам волю даст, а господ мы более знать не хотим!” Лишь убедившись, что французы грабят, а воли не дают, крестьяне ушли в лес. Действительно, освобождать крепостных крестьян в планы французского императора не входило.

А представьте, что Россия потерпела поражение. Куда бедному крестьянину податься? Бонапарт не освобождает, помещик свой до нитки обдирает. Остаются только вилы, топор и огонь! Число крестьянских волнений выросло бы многократно и, возможно, вылилось бы в большую войну. А уж появление нового Пугачёва — вопрос времени.

Теперь поговорим о революционных настроениях и декабристах. Начало ХIХ века было временем больших надежд в жизни российского общества, которые в первую очередь связывались с отменой крепостного права. Однако реформы не были осуществлены. Государственная власть оказалась фактически в руках Аракчеева. Реформатор Сперанский был отправлен в ссылку. Такой отказ от реформ был связан с достаточно мощным сопротивлением большинства дворян-землевладельцев.

За 1810–11 годы в связи с тяжёлым финансовым положением казны было продано частным лицам свыше 10 000 казённых крестьян. А экономическое положение России продолжало ухудшаться. И оно ещё в значительно большей степени ухудшилось бы, если бы Россия прекратила торговать с Англией.

В период, когда власти отказываются от реформ, ярко проявляют себя революционные настроения определённой части общества. Движение декабристов не было исключением. Декабристы называли себя “детьми 1812 года” и не раз подчёркивали, что именно 1812 год явился исходным моментом их движения. Более ста будущих декабристов участвовали в войне, 65 из тех, кого в 1825 году назовут государственными преступниками, насмерть сражались с французами на Бородинском поле. Первое тайное общество появилось в 1814 году, через два года после победного 1812-го. А если бы 1812-й оказался не победным? Тогда тайные общества возникли бы сразу после окончания войны, и в количественном отношении их было бы намного больше…

Анализируя возможную ситуацию в России, отметим ещё одно важное обстоятельство. Александр I был хоть и слабовольным, но совестливым правителем. Его мучила совесть за причастность к убийству своего отца Павла I. А тут ещё добавилось бы поражение в войне, за которое несёт ответственность глава государства. Набожный, склонный к мистицизму Александр легко мог отречься от престола и замкнуться в каком-нибудь монастыре. И тогда смута — даже большая смута, поскольку реальных претендентов на роль жёсткого царя-правителя, способного подавить смуту, не было. Младший брат Александра, Николай (третий сын Павла I), стал императором в 1825 году и показал себя решительным самодержцем при подавлении восстания декабристов. Но тогда ему было 29 лет; в 1812-м (или 1813-м) ему было всего 16–17, и такую решительность он едва ли бы проявил.

Второй сын Павла I, Константин, на царство не стремился. Его интересовали военные дела и женщины. Ещё в 1801 году его жена после целого ряда семейных скандалов с мужем уехала на родину, в Пруссию. Позже брак был расторгнут, и Константин женился повторно, т.е. морганатическим браком, не дающим право на престол.

И наконец, самому младшему из четырёх братьев, Михаилу, в 1812 году было всего 14 лет.

Но и это ещё не всё. Во время смуты в государстве соседи обычно начинают интервенцию — надо чем-то поживиться (вспомним смутное время начала ХVII века и Гражданскую войну 1918–1922 годов). Наполеон поддерживал мечту Варшавского герцогства воссоздать независимую Польшу до границ бывшей Речи Посполитой. Одной из провозглашённых Наполеоном целей кампании было возрождение Польского независимого государства с включением в него территорий Литвы, Белоруссии, Украины. Естественно, в противовес России. Первоначально Наполеон определял войну как Вторую польскую. В случае победы над Россией он так бы и сделал. А уж поляки не стали бы сидеть сложа руки, глядя на разброд в государстве Российском, как они это сделали в 1920-м, заняв почти всю Украину и Белоруссию.

Словом, для России наступили бы тяжёлые времена на сто лет раньше 1917 года. И даже если в результате смуты отыщется сильная личность и железной рукой наведёт порядок, к этому времени в разорённой стране прольётся ой как много крови.

Не менее значительные изменения в случае победы Наполеона над русской армией ожидали бы Европу. После окончания войны и поражения Франции Венский конгресс 25 мая 1815 года, а затем Парижский мир 8 ноября 1815 года определили европейскую геополитику на несколько десятилетий вперёд. Порядок в Европе диктовали государства-победители: Россия, Австрия, Пруссия, Англия.

А победи Франция? Всё было бы наоборот. Тогда на долгие десятилетия первым государством Европы, да и мира, утвердилась бы Франция. И в экономическом, и в военном отношении. С кем Англии торговать? Европейские порты закрыты для английских товаров, Россия переживает смутные времена и вынуждена присоединиться к континентальной блокаде. С Америкой? Так с ней Англия не только не торговала, но и воевала в 1804–1818 годах. Австрия и Пруссия даже близко не могли составить конкуренцию Франции. Против Бонапарта Австрия могла воевать только в союзе с Россией. В одиночку она продержалась бы недолго.

Что касается Пруссии, то Наполеон вообще не собирался с её территории выводить войска. А раз так, не было бы Франко-прусской войны 1871 года, после которой, в результате победы Пруссии, произошло объединение немецких земель и образование Германской империи. Не было бы Первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций в России. Всё было бы иначе, мировая история пошла бы по другому пути.

Но это случилось, если бы в войне 1812 года победила наполеоновская Франция. Она не победила, победила Россия. План Барклая-де-Толли сработал безотказно.